Страсти революции. Эмоциональная стихия 1917 года

– Наши депутаты!.. Да, нечего сказать, представители народа!.. Трусы! Жалкие трусы!.. В такое время, товарищи, они уходят со своего поста, прячутся!..

Вчера было заседание… И ни слова не было сказано о том, что творится на улицах… Я сам видел их!.. Они были жалкие и растерянные… Милюков подбегал к Шульгину, и сверху было видно, что они ссорятся… И оба бледные испуганные… Это прогрессивный блок!..

Трусы! Лгуны! Болтуны!.. Они надеются, что за эти три дня солдаты расстреляют демонстрантов, и тогда они опять начнут лить свою водичку!.. Тогда они предъявят правительству запрос: на каком основании расстреливали на улицах Петрограда безоружных манифестантов!.. На них нечего надеяться, товарищи!

Кто-то кричит:

– Долой Думу!

Кто-то подхватывает этот возглас:

– Долой Думу!.. Долой трусов!.. Долой ставленников правительства![19]

Говорили все. Перед Аничковым дворцом ораторствовал какой-то интеллигентный рабочий. «Нам не нужен Николай Романов и вел. князья; когда устроим свою власть, тогда придем сюда – пусть выходят вел. князья», – убеждал он присутствующих, очевидно настроенных на погром дворца. Очень многие жаждали расправы над царскими приспешниками. Возникали и подозрения даже относительно новых лидеров. Генерал А. Е. Снесарев 4 марта записывал в своем фронтовом дневнике: «…Милюковы и Гучковы добиваются портфелей, гешефтники и дельцы делаются миллионерами, лабазники мародерствуют». Генерал ошибался: людей охватывал «пароксизм сомнений». Поскольку произошло нечто иное, нежели мысленно допустимая революция, социалистам казалось, что все пропало, спасти может только чудо[20].

Людское сознание рыскало в поисках точки опоры. Бывшие подданные царя, вроде бы превратившиеся в свободных граждан, по-прежнему озирались на место, где полагалось быть Власти. Требовалось «свое» правительство. Журналист и писатель Б. Мирский вспоминал:

Для колеблющихся душ, тронутых рафинированным «декадансом», нужно всегда яркое и четкое событие, нужен какой-то опорный пункт, который собрал бы раздрызганные и беспорядочные мысли, произнес какое-то командное слово, и внес в поток сознания стройный порядок. Образование временного правительства… явилось тем опорным пунктом, который определил дальнейшее настроение…

Весь мир словно раскололся на «друзей» и «врагов». А. Нокс отмечал, как 28 февраля у охваченного пламенем здания окружного суда некий солдат убеждал толпу: «Это англичане! Мы не должны обижать их!» Другой солдат, схватив Нокса за руку, воскликнул: «Мы хотим только одного – до конца разгромить немцев, и мы начнем с немцев здесь, с семьи, которую вы знаете по фамилии Романовы». «Толпы на Невском, – добавлял Нокс, – кричали: „Долой Сашку!“ (императрицу Александру)».

Некоторые интеллигенты с восторгом писали об организованности рабочих демонстраций, сравнивая их с «безобразной, недисциплинированной студенческой толпой» или собственными «бесконечными словопрениями». Господствовали крайние чувства. «Клятвы, призывы, обличения, ораторский пыл – все это внезапно тонуло в неистовых криках „долой!“ или в восторженном хриплом „ура!“», – вспоминал К. Г. Паустовский, будущий известный писатель. 28 февраля профессор Б. В. Никольский, человек правых взглядов, так описал психологию толп:

Везде одно и то же: любопытство, веселое ощущение полной безнаказанности, сдерживаемое тайным страхом, изредка пьяные, гулянье, гулянье и гулянье. Словом, анархия на себя смотрит и удивляется.

Люди будто ошалели от случившегося. Все чего-то требовали, а «чего „требовали“ – неизвестно…», – комментировал происходящее наблюдатель в Челябинске[21].