Страсти революции. Эмоциональная стихия 1917 года

Отмечали, что 24 февраля на Невском, в скоплениях народа, были заметны не только рабочие, но «и дамы, и дети, и старые генералы». Все они приветствовали благодушно настроенных казаков и пытались устыдить их, когда те делали попытки оттеснить толпу. Далеко не все понимали суть происходящего. Уже известный тогда композитор С. С. Прокофьев вспоминал:

Баба с тупым лицом, совершенно не понимая идеи момента, советовала «бить жидов». Какой-то рабочий очень интеллигентно объяснял ей об иных задачах движения, даром тратя перед дурой свое красноречие.

Ему казалось, что проходила «огромная, но очень мирная демонстрация», – иного и быть не могло. В других местах звучали выстрелы, причем в толпе были уверены: стреляют с крыш[9].

Картина происходящего гипертрофировалась фантазийными слухами, замешанными на неясных страхах. 26 февраля говорили о «переряженных в военные формы полицейских», которые стреляли в народ. На следующий день в массах расходились известия «о сражении между старыми и молодыми солдатами, о разгроме тюрем, освобождении арестантов, освобождении заарестованных военных частей, не захотевших стрелять». Солдаты уверяли, что «полиция на Невском стреляет из пулеметов с крыш домов»[10]. Пришвин запечатлел уличную сценку, почти символичную: «И кого ты тут караулишь!» – упрекала женщина знакомого солдата, который сомневался: стоит ли теперь охранять «внутреннего врага». Массовые переходы солдат на сторону восставших начались вечером 26 февраля.

У нижних чинов были свои основания для недовольства. Столица была переполнена солдатами запасных батальонов, не желавших отправляться на фронт. Условия их содержания оставляли желать лучшего: в казармах «нары в три яруса». Офицеров, способных поддерживать дисциплину в непомерно раздутых батальонах, не хватало. О ненадежности этих «защитников отечества» знали. Верхи готовы были прислать в столицу верные части с фронта, но места для их размещения не было. В командных верхах, как признавали, возник управленческий психоз[11].

Решающую роль в переходе войск на сторону восставших сыграли солдаты Волынского полка, которых возглавил унтер-офицер Т. И. Кирпичников. Кое-кто из журналистов опросил его сразу после победы революции. Независимо от степени достоверности рассказа и адекватности его передачи, обнаруживаются причины, заставившие солдат нарушить присягу.

Выяснилось, что солдаты были обозлены тем, что их, голодных, разместили в помещении, где до них в непролазной грязи обитали китайцы-рабочие. Уже 26 февраля они, вопреки приказам, стреляли только поверх голов демонстрантов, однако один из командиров стал выхватывать у них винтовки и стрелять в толпу. Это был человек «жестокий, язвительный, грубый», прозванный за золотые очки «очкастой змеей», который ухитрялся «оскорблять до слез даже старых солдат». Взрыв неповиновения делался неизбежным. Утром 27 февраля Кирпичников договорился с солдатами, что теперь они станут подчиняться только его командам. Накал страстей был таков, что во время стычки Кирпичникова с командиром один прапорщик упал в обморок. Вслед за тем солдатами были разбиты полковые цейхгаузы[12]. Конечно, и Кирпичников, и журналист рассказали далеко не все. Между тем в Волынском полку издавна царил мордобой; нервы солдат были на пределе.

Со временем Кирпичников стал героем, срочно награжденным Георгием. Со временем судьба его растворилась в смуте революции и Гражданской войны. Ходили слухи, что он по наивности пытался предложить свои услуги белым. Его тут же приказал расстрелять А. П. Кутепов – в февральские дни полковник Преображенского полка, пытавшийся организовать сопротивление бунтовщикам.