Страсти революции. Эмоциональная стихия 1917 года

Некоторые мыслители догадывались, что под обывательской поверхностью российской жизни бродит некое «темное вино». «В русской политической жизни, в русской государственности скрыто темное иррациональное начало, и оно опрокидывает все теории политического рационализма», – считал бывший марксист Н. А. Бердяев. Происхождение этой «варварской тьмы» он связал с географическим фактором – чувством неспособности россиянина самостоятельно – без государства – организовать громадные пространства. Позднее философ С. А. Королев показал, что перед имперской властью, в сущности, существовала лишь одна задача: выработать из географических территорий и совокупности «людских душ» единое и максимально однородное пространство власти. Это было чревато застоем, мертвящим все культурное пространство. Отсюда неизбежность ответной реакции. Возникал риск в некий роковой день увидеть на месте царственного абсолюта тень власти или фигуру голого короля.

Ход российских событий несомненно подталкивала мировая война, что предвидел и К. Маркс. В январе 1917 года солдат более всего впечатляли отнюдь не антиправительственные речи, а газетные известия о том, что в то время, как «честный русский народ голодает», в тылу пьют шампанское, разъезжают в автомобилях, «которых не хватает армии, и кричат громко „ура“ за победу и наши „бесподобные войска“». Сильнее всего сказывалось недовольство армейскими порядками. «Форменный хаос, очковтирательство», начальники ведут «телефонную войну», – так характеризовал происходящее генерал А. Е. Снесарев, будущий советский военспец.

Задним числом даже материалист В. И. Ленин писал о предреволюционных ощущениях: «…Мы догадывались о той великой подземной работе, которая совершалась в глубинах народного сознания. Мы чувствовали в воздухе накопившееся электричество». Он был уверен, что это должно было «неизбежно разразиться очистительной грозой»[1].

В такой обстановке старые как мир утопии получали научное воплощение. Позднее выдающийся социолог П. А. Сорокин (в прошлом эсер) писал:

Все крупные общественные движения начинаются и идут под знаменем великих лозунгов… Это явление «иллюзионизма», расхождения «тьмы низких истин» от «возвышаемого обмана» – явление общее… История еще раз трагически обманула верующих иллюзионистов[2].

Теоретически было известно, что ожидаемая революция никогда не произойдет в «нужное» время, ее результаты будут совсем не теми, на которые надеялись людские массы. Но водовороты человеческих самообольщений могут повторяться до бесконечности. Мне уже приходилось писать об этом в книгах «Красная смута», «Хаос и этнос», «Война, породившая революцию» (совместно с Т. Г. Леонтьевой), «Утопия, агрессия, власть» и других, не говоря уже о ряде статей. Использованы также материалы XI тома «Империя, война, революция» двадцатитомного академического издания «История России». В общем, по своей документальной основе данная работа не представляется совершенно новой. Новизна заключается лишь в концентрированной подаче материала, который остался незамеченным в прежних моих работах.

Поскольку настоящая книга адресована читателю, далекому от академических штудий, я постарался избавить его от многочисленных ссылок на документы за исключением малоизвестных и недооцененных свидетельств, а также текстов и заявлений, о которых их авторы предпочли бы забыть. Некоторые факты и явления приходилось подкреплять ссылками на источник, ибо в противном случае их могли счесть за выдумки, которыми столь богата наша современность.

Приходится учитывать, что нынешние медийные гуру готовы до бесконечности твердить о некоем «красном проекте». Это от наукообразного самомнения и трибунного словоблудия, такое происходило и в 1917 году. На деле произошло нечто иное: утопию мировой революции накрыл кровавый туман «красной смуты». И это началось еще в феврале 1917 года.

ПЕРЕВОРОТ ИЛИ САМОРАЗЛОЖЕНИЕ ВЛАСТИ?

Всякую революцию сопровождает особая психическая аура. «Самодержавное упрямство монархического строя в России против прогрессивных реформ и уступок, обуславливаемых требованиями эпохи, явилось причиной бешеного размаха влево маятника революции…»[3] – писали представители ранней эмиграции. Возникла ситуация, когда «верования господствовали над идеями… Словесные формы царили без всякого понимания…»[4] – считал психиатр-контрреволюционер, сам впавший в политическую паранойю, однако не утративший профессиональной проницательности. Тот и другой возражали против попыток осмыслить прошлое через обывательскую логику, привычно опирающуюся на спускаемую сверху цифирь.