Страсти роковые, или Новые приключения графа Соколова

Дежурному офицеру Соколов сказал:

— Скажи, что у меня срочнейшее дело! Касается Распутина.

Дежурный скрылся за дверями кабинета, но тут же вышел. У него был сконфуженный вид:

— Александр Дмитриевич просил вас подождать…

Соколов, то нервно расхаживая, то развалившись в кресле и нетерпеливо подрыгивая ногой, просидел среди посетителей и просителей около трёх часов.

Наконец, дежурный сделал знак:

— Проходите!

Протопопов выразительно посмотрел на каминные малахитовые часы, отрывисто произнёс:

— Граф, в вашем распоряжении три минуты! Докладывайте… — и углубился в чтение бумаг, горой лежавших на столе.

Едва Соколов открыл рот, зазвонил телефон, и минут десять Протопопов что-то обсуждал с невидимым собеседником. Едва повесил трубку, тут же вошёл чиновник и положил на стол бумаги:

— Срочно, на подпись!

Потом в кабинет заглянул какой-то пехотный генерал, с порога перекинулся с министром несколькими словами и, пообещав зайти позже, закрыл дверь. Потом ещё два раза звонил телефон. Соколов стоически переносил эти издевательства, выжидая момента, когда можно будет объяснить дело.

Протопопов нетерпеливо повторил:

— Говорите, говорите, я слушаю!

Соколов понял: толку от разговора не будет. Но для очистки совести произнёс:

— Александр Дмитриевич, сегодня ночью я получил агентурно-оперативную информацию: депутат Госдумы Пуришкевич готовит покушение на Распутина.

Протопопов, всё время не отрывавшийся от просмотра бумаг, которыми был завален стол, поднял, наконец, на Соколова глаза и холодно-важно произнёс:

— Это что означает: «агентурно-оперативная»? И почему именно ночью? У вас что, служебного времени днём не хватает?

Соколов знал, что Протопо̀пов — промышленник и талантливый пианист, ученик знаменитого Жоржа Масснѐ. На полицейскую службу попал, как в России случается, по случаю. Терпеливо повторил:

— Я получил эту информацию от надёжного источника. Назвать его не имею права. Что касается службы, так я в отставке.

Министр вспылил:

— Если вы, сударь, не служите, так что лезете не в свои дела? Изложите вашу просьбу на бумаге и передайте в канцелярию. Всё, ваше время вышло!

Соколов поднялся, подошёл вплотную к министру, уперся в него своим знаменитым парализующим взглядом. Министр побледнел, невольно привстал с кресла.

— Если покушение произойдёт, то знайте: я подам на вас рапорт Императрице. И вообще, сударь, вы сидите не в своём кресле. — Гений сыска хлопнул дверью.

Слёзы Распутина

Соколов из министерства направился на Гороховую, 64.

Чтобы не попасться на глаза филёрам, которые вели наблюдение за посетителями Распутина, прошёл проходным двором и поднялся по чёрному ходу. Распутин, увидав нежданного гостя, обрадовался:

— Здравствуй, милый! Как хорошо сделал, что зашёл. Сейчас вместе с тобой обедать будем. Щи с кислой капусткой любишь? И селёдочка залом найдётся, и грибки солёные. Ну, снимай шинель. Как же я тебя люблю, граф!

В это время из дверей гостиной выскочила красавица Дуняшка — дочь Распутина. Она охнула:

— Ой, сам граф знаменитый пожаловал! — и побежала распорядиться на кухню.

Обед был простым и вкусным. Соколов не спешил сообщать дурную новость. Он знал: Пуришкевич — человек серьёзный, он люто ненавидит старца и на преступление пойти может. После обеда вдвоём удалились в знакомую комнатушку Распутина. Тут сыщик когда-то познакомился с Верой фон Лауниц. Подумал: «Минуло меньше трёх лет, а событий столько — на десятилетие хватит!»

Соколов сказал:

— Григорий Ефимович, ты в каких отношениях с Пуришкевичем?

— Это который в Думе про меня мерзости вякает? Да его в глаза ни разу не видел.

— И хорошо, постарайся и впредь с ним не встречаться. Он задумал на тебя дурное…

— Убить, что ль?

— С него и это станется. Так что остерегайся. А мой совет тебе: покинь Петроград на время, спокойней так будет.

Распутин с тоской взглянул на сыщика:

— Граф, милый ты человек! Мне и Государь то же советует. Всё тут опостылело. Сплю и вижу родное село Покровское, свой двухэтажный домик с деревянными колоннами и резными наличниками, речку…

Дом Распутина, село Покровское

Ничего тут, в столице, хорошего нет. Зависть да злоба. Даже удивляюсь: живут в столицах люди безбедно, всячески себя ублажают, голодными отродясь не были. А вот душою очерствели, в свирепости душевной пребывают, а милости, мира, кротости и терпения у них и не проси! Бог любит смиренных и кротких. Да как же таким злыдням праздник на сердце иметь? Сие толь же невозможно, как средь ночи солнцу засиять. Ты, граф, думаешь, что я не понимаю Юсупова? Насквозь его притворство вижу. Слова говорит сладкие, а смотрит на меня яко змей ядовитый. А я завет Христа помню, и люблю его, и жалею, и от себя не отталкиваю, потому как льнёт Юсупов ко мне. Проникнет моя любовь в душу его, и злоба на доброту переменится. Так-то! Приезжал Феля, в дом к себе зовёт. Ну и поеду, чего прятаться? Они ведь что мыслят: вся беда, дескать, в Гришке! Ан нет, милые, вся беда в вас самих, в том, что о себе много мыслите, а других потому ненавидите.

Распутин надолго замолк, поник головой. Старец глубоко вздохнул, продолжил: