Страстная неделя

Но вернемся в Бовэ, где эти мальчуганы, болтавшие без передышки, как то обычно случается с человеком, предельно уставшим, приставали с разговорами к первым попавшимся офицерам, а не только к Тони де Рейзе. И все вдруг почувствовали к ним жалость, смешанную с восхищением: ведь никто и ничто-ни воинская присяга, ни воинский долг-не вынуждало этих верных престолу юношей очертя голову бросаться на защиту дела, явно обреченного на провал, и хранить верность королю; и вот уже все нарасхват 'зазывают их к себе, стараются накормить и наплоить, а они трещат как сороки, усугубляя беспорядок, царивший среди воинских частей. Они рассказывали о том, как защищали на Марне мост Сен-Мор, который никто и не собирался атаковать; как водрузили белое с золотой бахромой знамя, врученное в дар батальону Школы правоведения дамамизаложницами за покойного короля Людовика XVI... И, слушая их, можно было подумать, что речь шла по меньшей мере об Эпаминондах, уцелевших под Фермопилами... на самом же деле они, в сущности, отступили, капитулируя, и могли беспрепятственно продолжать путь только потому, что перешедшие на сторону Бонапарта войска пожалели этих молокососов с их маскарадными ружьишками и мундирчиками. Послушать их, так переход от Венсена до Сен-Дени был героической эпопеей: шли они прямо по полям без дорог, дабы избежать нежелательных встреч, и, когда на подступах к Бовэ их заметил егерский полк и свернул с шоссе, намереваясь броситься за ними в погоню, они, волонтеры, выстроились вдоль какой-то стены, чтобы все как один сложить голову на поле брани, - отступать дальше все равно было некуда, на себя самих они, видно, не очень-то полагались и дружно закричали: "Да зравствует король!" Рассказывая об этом случае, молодые люди по простодушию своему не отдавали себе отчета в том, что противник, понявший, с кем имеет дело, просто дал им уйти. И это обстоятельство отчасти меняло смысл их пресловутой эпопеи. Равно как и их верности белому знамени, полученному от дам-заложниц, ибо многие волонтеры по наущению своих же офицеров вышли из-под священной сени королевских лилий еще в Сен-Дени, чтобы не разлучаться с папочкой и мамочкой, благополучно продолжать учение и сохранить в своем лице для Франции и для будущих времен адвокатов и законоведов, без лести преданных монархии и религии. Но для тех, кто упорно шел вперед, ступая по камням стертыми в кровь ногами, с разбитой поясницей после двухчасового, вернее, полуторачасового привала в Сен-Брисе прямо на булыжной мостовой, - для тех, кто добрался до Бовэ, эта ночь, перед ужасами которой дрогнул их фанатизм, в рассказах их превратилась в ночь подвига, хотя они пугливо шарахались от встречных призраков, неся в себе все иллюзии и поддаваясь всем страхам этого тернистого пути среди отставших от своих частей солдат, лошадиных трупов, в хаосе брошенной на произвол судьбы армии, среди жалких руин монархии. Никто и пальцем не тронул этих студентиков, хотя в отличие от их товарищей, сопровождавших королевскую гвардию, их не обрядили под Генриха IV, а просто выдали з Венсене в ночь с воскресенья на понедельник обыкновенную пехошую форму: триковые панталоны, шинель и кивер с белым плюмажем, заплечный мешок и ружье на перевязи, которым они не умели пользоваться. Но, шествуя в ночном мраке, студенты то и дело натыкались на черные фигуры всадников, устремлявшихся к Парижу, в коюрых они сразу же признали улан, несметное количество улан, перешедших на сторону Узурпатора. Все происходило в полной тишине, и вышеуказанные уланы тоже не попытались узнать, что это за части движутся на Север... Словно в затянувшемся кошмаре, словно в театре теней проплыл мимо студентов среди мрака безлунной ночи, под зловещее цоканье конских копыт нескончаемый лес копий. Откуда могли взяться в ночь с 20 на 21 марта эти уланы, если по приказу королевского генерального штаба гарнизоны из северной части департамента Уазы уже в течение нескольких дней стягивались к столице, об этом никто не подумал. Как, впрочем, и о многом другом. Как не думают, а просто верят в призраки народы, когда готовы рухнуть их кумиры.