Страстная неделя

- Ого! Самое невероятное... По словам Марк-Антуана, Людоед-то уже в Фонтенбло.

- Не мели вздора. Если бы он был в Фонтенбло, все бы знали. Но я не сидел сложа руки. Я имею в виду наличный капитал. Вообрази на минуту, что произойдет с французскими деньгами, если Буонапарте засядет в Тюильри, вся Европа в гневе на нас урежет кредиты! Не забывай о превратностях войны: ведь вторгнись на нашу землю пруссаки или казаки, не говоря уже об англичанах, не особенно-то они будут печься о наших интересах!

- Папа, - пробормотал Теодор с набитым ртом, - по-моему, ты хочешь сообщить мне о покупке всего Монмартрского холма.

- Положи яблоко, хватит тебе жевать: в это время года фрукты никуда не годятся. Только аппетит себе отобьешь. Что ты сказал? Ах да. На сей раз дело действительно идет о моих капиталах. В конце концов, у меня есть сын...

- Как будто есть.

- Так вот. есть сын... Ты носить форму, которая может тебе напортить...

Теодор вздрогнул. Он уже не слушал отца. Он ощутил н своих объятиях ее. светлокудрую незнакомку, и только она одна занимала его помыслы. И в ее глазах его форма тоже...

- Заметь, мальчик, я в твои дела не вмешиваюсь. Когда речь шла о... о... Разве я хоть когда-нибудь допытывался у тебя, как зовут твоих любезных? А? Пока речь идет только о неосторожных увлечениях...

- Не бойся, я не собираюсь жениться..

- Да нет, я о верховой езде говорю. И коль скоро я уговаривал тебя вступить в королевскую гвардию...

- Знаешь что. не будем об этом, - внезапно помрачнев, прервал отца Тео. - Ты тут вовсе ни при чем, я сам...

- Но ведь я тебя и не отговаривал. Заметь, всем этим слухам я особого значения не придаю. Но если мне в один прекрасный день говорят: а знаете, кто в Гренобле? А завтра называют другой город, послезавтра-третий... Вот когда я узнал об измене Нея, не скрою, тут я призадумался. Как, по-твоему, станет такой человек изменять, не имея на то веских оснований?

Лишь только разговор уходил от живописи, Теодор... Он расхохотался, обнажив в смехе все тридцать два великолепных зуба.

- Значит, папа, если Людоед завтра будет в Тюильри...

- Тут придется хорошенько поразмыслить. Но хоть ты-то этому, надеюсь, не веришь?

- Кто знает! Если нам не удастся удержать Мелэн. то все возможно...

- Вот что, уважаемый сынок, такие шутки неуместны для офицера королевской гвардии. Если Буонапарте... стало быть, его величество может улизнуть потихоньку? Да ведь это просто немыслимо, ты же сам понимаешь! Еще в прошлый четверг в Палате король... Ах, до чего же он трогательно говорил!

"Я, - говорит, - трудился для блага моего народа. И может ли ждать меня, шестидесятилетнего старца, более славный конец, чем гибель при его защите..." Незабываемые слова! Его величество ни за что не оставит столицы. Скорее уж даст себя убить.

- Поживем-увидим, папа.

- Ты читал сегодня "Деба"?

- Признаться...

- А там очень, очень важные вещи. Если хочешь знать, на меня это произвело не меньшее впечатление, чем измена маршала

Нея. Только, к счастью, в ином смысле, в ином смысле. Да о чем они думают, ваши начальники, почему не показывают таких статей вам, мушкетерам? Значит, ты не читал статьи Бенжамена Констана? Куда же я девал газету? Вот она. Почитай-ка, почитай...

Номер "Журналь де Деба" был основательно скомкан, очевидно, его измяла нервическая рука Жерико-старшего. Теодор принялся читать. И впрямь статья господина Бенжамена Констана не походила на статьи тех, кто ждет прихода Узурпатора в столицу.

- Ну как, подбавило духу? - осведомился отец, самодовольно потирая руки. - И все-таки принять меры предосторожности никогда не мешает...

Мадемуазель Мелани оправила скатерть и стала расставлять тарелки. Она неодобрительно взглянула на вазу с фруктами, где явно недоставало двух, а то и трех яблок. Господин Жерико в свою очередь посмотрел на нее. Только люди, долгое время прожившие под одной кровлей, давно привыкшие друг к другу, умеют вести столь выразительный в своем молчании диалог.

Мадемуазель Мелани пожала плечами: господин Жерико все спускает господину Теодору с рук.

- Но если Людоед все-таки вернется, то как ни храни верность королевскому дому...

Тео пропустил эту фразу мимо ушей. Мыслью он был не здесь, а в том садике, где среди шарообразно подстриженных тисов стоит домик, похожий на маленький греческий храм. Эта женщина действительно слишком худа. Как девочка... Вдруг его внимание привлекла отцовская фраза... О чем это он бишь говорил? Когда упустишь нить разговора, потом...

- Перебежчик перебежчику рознь. Я же тебе говорю, что измена маршала Нея... тут есть о чем призадуматься. Ведь он не такой ветрогон, как супруг этой дамочки, что скрывается в доме напротив, у майора Брака...

Как, неужели Теодор не знает, что маленький домик-ну, тот греческий храм-сняла одна особа, прибывшая инкогнито...

недурненькая... очень недурненькая, только, пожалуй, чересчур худощава... даже ключицы торчат... Кто она? Имя ее в последнее время наделало немало шуму...

- Нет, она не приятельница Браков, а, понимаешь ли, креолка: барон Лаллеман вывез свою Каролину из Сан-Доминго...