Страстная неделя

- Политические страсти сейчас разгорелись, во дворе Лувра полным-полно людей из тайной, полиции; вообразите, что ктонибудь из них захочет выслужиться и заявит, что он сам застиг герцогиню Фриульскую за весьма странным разговором... Я слышал в Тюильри всего три дня назад ваше имя в устах одного из доброхотов, которые, к сожалению, вечно вьются вокруг принцев.

- Ну и что же сказал ваш доброхот? - спросила герцогиня.

- Достаточно того, что он произнес ваше имя в связи с именем госпожи де Сен-Лэ...

- Велика беда! Всем известно, что мы с Гортензией подруги и она даже крестила мою дочку.

- Но сейчас, сударыня, могут вспомнить, что она была королевой... и когда Буонапарте уже в Фонтенбло...

- Так, значит, вы думаете, что он еще только в Фонтенбло?

Вот поэтому-то мне и не терпелось пойти посмотреть, что делается в Тюильри. Господин де Лилль по-прежнему еще сидит на троне и рассказывает своим министрам сальные анекдоты?

- Его величество, сударыня, скоро будет производить смотр войскам, а я солдат... но, молю вас, будьте осторожны, следите за своими словами, умы сейчас слишком возбуждены...

- Ни за какие сокровища мира, Шарль, я не пропущу этого зрелища! Ведь я смотрю не только за себя, но и за Дюрока. Будь он жив, он сегодня был бы не на площади Карусель, а там, на дороге в Фонтенбло...

От нее Фавье мог принять любое. Но только не то, что последовало вслед за этим.

- Если уж говорить о неосторожности, - добавила она, слегка повернувшись к старику, скромно отошедшему в сторону в первый момент их встречи, - господин Фуше охраняет меня...

Услышал ли ее слова человек в дорожном плаще? Он поправил очки, будто старался скрыть глаза за их стеклами. Фуше! Значит, вот этот худощавый, чуточку согбенный господин, столь старорежимный с виду, значит, он и есть Фуше? Фуше, которою хотел арестовать Бурьен и который сумел ускользнуть из рук- полиции...

Уж не потеряла ли рассудок Мария де лос Анхелсс?

- Не думаю, - сказал он, - чтобы воздух Тюильри был особенно благоприятен для герцога Отрантского...

Так как при последних словах полковник слегка повысил голос, старик вежливо поклонился и, приблизившись к говорившему, произнес:

- Отчасти это зависит от барона Фавье и от того, какое употребление он изволит сделать из моего имени...

Он выпрямил сутулую спину, и тут только Фавье заметил, что Фуше с умыслом разыгрывает роль старика и что на самом деле выглядит он значительно моложе, чем при первом взгляде. В 1815 году Фуше было пятьдесят два года, но какая-то юношеская живость все еще сохранялась в его движениях.

Шарль не без презрения взглянул на Фуше сверху вниз:

- Вам нечего бояться, сударь, хотя бы потому, что ваше имя, произнесенное этими устами, стало тем самым для меня священным...

Он склонился перед герцогиней, кровь гудела в ушах. Он взял на руки дочь Дюрока и приподнял ее.

- Малютка, - сказал он, - в тебе я вижу твоего отца и твою мать, их неразрывно слитый образ... да будет жизнь твоя легка!

Он произнес эти слова столь несвойственным ему торжественным тоном, что герцогиня выхватила из его рук дочку и прижала к себе. Она потеряла сына, своего первенца, и жила в непрерывной тревоге за эту болезненную девчушку.

- Да хранит вас бог, Шарль, дорогой, - сказала она тихо, чтобы Фуше не расслышал, - какой бы путь вы себе ни избрали!

Когда Фавье выехал из конюшни на своем рысаке, он не нашел уже на площади Марии де лос Анхелес. Он дал хлыста коню и скрылся в воротах справа от моста.

Как бы тщательно маршал Макдональд, герцог Тарентский, ни обряжался по приказу короля в штатское платье-черный фрак без карманов, оливковые панталоны, рыжие ботинки, даже взял в руки складную трость-зонтик, а на голову надел цилиндр, - все равно в нем чувствовалась военная косточка. Правда, он раздобрел, и курносый нос, задорно торчавший посреди широкой костистой физиономии и придававший ему в прежние годы ухарски отважный вид, выглядел теперь совсем иначе среди складок нездорового жира, появившегося к пятидесяти годам. Но, как и прежде, он безуспешно старался обуздать белокурые волосы, слегка потемневшие с годами: они упорно падали прямыми, хотя не столь густыми, как раньше, прядями. На худой конец он мог сойти еще за банкира, но кто бы, подметив взгляд его карих глаз, слишком легко принимавших восторженное выражение, решился доверить ему свои капиталы?

Ибо во всем его облике самым причудливым образом сочетались черты авантюризма, роднившие между собой людей Империи-недаром же в двадцать девять лет он был уже генералом, - и своего рода усталость горожанина, более чем натуральное следствие бурно прожитой жизни, как, впрочем, и боль в суставах, которая особенно мучила его при этих бесконечных дождях.

- Ну и погодка, чисто брюмеровская, - буркнул он и взглянул в окно на совсем еще голые ветви.