Страстная неделя

— Видите ли, госпожа Персюи, пусть ваш супруг, господин Персюи, прекрасно отбивает такт, но. если бы нам, танцовщицам, не покровительствовал его королевское высочество, что бы с нами сталось? Я говорю, конечно, о молодых: когда выступает Биготтини, тут ничего не скажешь, талант он и есть талант. Но ведь распределение ролей зависит от Гарделя, и поэтому все роли достаются его собственной супруге, госпоже Миллер, и в придачу ещё этой Мальфлеруа, которая, клянусь, всех нас просто задушила своими духами, насквозь ими пропиталась… а почему ей дают роли? Потому что она, видите ли, жена Бойельдь„. Господин Персюи не смог даже ввести, кого хотел, в свою «Сельскую добродетель», в свой собственный балет, который репетируют для будущего месяца. Его вынуждали отдать госпоже Гардель обещанную мне роль Мартоны, и, чтобы отбиться, ему пришлось уступить роль Биготтини… Да что там! Когда возобновили «Кастора и Полидевка», мне посулили выходную роль… Как бы не так… разве наши завистливые старухи допустят молодую! А вы видели Миллер в па-де-де? Жалости достойно!

— Как раз тогда Виржини в последний раз была в театре, — неосторожно брякнула мадемуазель Подевен, — её беременность была так заметна, когда она поднялась в ложе. чтобы поклониться.

Эта тема была, пожалуй, под ещё большим запретом, нежели разговор о покойном маршале: весь Париж обхохотался, и не зря-в театр прибыла королевская фамилия, а Виржини, услышав аплодисменты, решила, что это рукоплещут ей, и стала раскланиваться из ложи публике, это со своим-то пузом, это на седьмом-то месяце беременности… Желая спасти положение, мадемуазель Госселен снова обрушилась на балетмейстера Гарделя и заверила присутствующих дам, что Мальфлеруа неспроста так сильно душится: рассчитывает перебить свой собственный скверный запах. Но госпожа Персюи теперь очень заинтересовалась иезуитом.

— Значит, его величество… что, в сущности, с ним делает святой отец? Ведь не молитвами же, в конце концов, лечат ревматизм…

Госпожа Орейль снисходительно улыбалась. Все, положительно все знают, что святой отец не только искуснейший хирург, но и несравненный массажист.

— Судя по виду, вы ни за что не поверите, однако при такой худобе у него руки-вы только взгляните, какие у него руки!

Ручищи, милочка, а не руки… Как он возьмёт вас вот этими своими руками, как начнёт мять, поворачивать, шлёпать… В Тюильри без него и дня не могут прожить! И вообще весьма интересная личность. В курсе всех дел. А какие он рассказывает истории! Уж такие небылицы!

Александр Лонпре открыл карты. Игроки заохали. Смотритека, все загрёб! Везёт по обыкновению!

— Сколько ты проиграл? — крикнула с места госпожа Орейль мужу.

Открылась дверь, вошёл новый гость-Филипп-Франсуа Тушар-и первым долгом весьма галантно раскланялся с дамами. В свои пятьдесят пять лет управляющий Почт был ещё, что называется, видный мужчина, и с 1814 года, с тех пор как батюшка Виржини бросил свою куаферскую деятельность, их связывали многие интересы. Злые языки утверждали, что сын Тушара, который весьма похож на отца и при этом не отягощён грузом пятидесяти пяти лет, приглянулся Виржини. Рассказывали даже, что его высочество… Надо сказать, что у герцога имелись кое-какие интрижки в придворном кругу. В частности, он интересовался некой придворной дамой герцогини Ангулемской. Так что по нему обмирали не только одни оперные танцовщицы. Но он был ревнив и велел поэтому следить за своей придворной дамой.

Однако же, когда ему доставили из полиции рапорт, он прочёл (дело в том, что агент, которому дали поручение выяснить, верна ли герцогу его любовница, стал следить за мадемуазель Виржини: ошибка вполне естественная, ибо эта связь была более чем явной).., прочёл в рапорте, что мадемуазель Орейль благоволит к некоему мальчику, её ровеснику, как две капли воды похожему на управляющего Почт, ибо Франсуа был действительно похож на своего батюшку. Воображаете, что из этого вышло, поскольку в таких случаях герцог рвал и метал! Но Виржини сумела все повернуть себе на пользу: несчастного шпика из полиции господина Андре прогнали в три шеи. В конце концов ясно, что все это наболтали оперные фигурантки и старые сплетницы. Люди злы. и к тому же в Королевской академии музыки засели явные бонапартисты! Слухи же в основном пошли оттого, что господин Орейль вложил все свои сбережения в почтовых лошадей и кареты. О, вовсе не с целью наживы! За весьма сходную цену он одалживал и то и другое своим добрым знакомым. Вообразите, у кого-нибудь вдруг начинается роман, а где сразу возьмёшь тильбюри, чтобы отвезти даму куда-нибудь на бережок, или же вдруг вам понадобилась берлина, чтобы потихоньку прокатиться в Нормандию… Экипажи Орейля стояли в конюшнях Почтового ведомства.

— Уступаю вам место, — обратился выигравший к новому гостю, — я хочу немножко поболтать с дамами.