Страстная неделя

Возлюбленная князя Ваграмского, «безумие маршала Бертье», как называл её Наполеон, сильно изменилась с конца века, с той поры, когда Жак-Этьен познакомился с ней в Париже, — тогда её официального любовника, маршала Бертье, который устроил её супруга, господина Висконти, послом Цизальпинской республики, не было в столице, ибо он участвовал в Египетском походе. К тому времени Макдональд уже вдовствовал в течение полутора лет после смерти своей первой жены, Мари-Констанс, и, возвратившись из Италии, ещё не совсем оправившийся после ранений, угрожавших чахоткой, питался по тогдашнему последнему слову медицинской науки одним салом да молоком. Поэтому лицо его приобрело, как говорится, интересную бледность, и он со своим вздёрнутым носом приглянулся госпоже Висконти, которая не могла и не желала довольствоваться письмами, шедшими из Египта, хотя Александр Бертье на полях своих лирических излияний набрасывал довольно-таки скабрёзные рисуночки. В её обществе Жак-Этьен скоро забыл все свои горести и неприятные приключения с генеральшей Леклерк, Полиной Бонапарт, послужившие для него впоследствии причиной долгой немилости у императора. Хотя тогда Джузеппа достигла уже зрелого возраста, она вполне могла затмить блеском красоты девятнадцатилетнюю Полину Бонапарт. Господина Висконти как бы и не существовало вовсе, и особняк Тессе на набережной Вольтера, прекрасный и огромный особняк, роскошь которого меньше всего объяснялась дипломатической деятельностью посла Цизальпинской республики, предоставлял хозяину дома полный простор для всевозможных развлечений. Как ни был прекрасен особняк на улице Виль-л"Эвек, где госпожа Леклерк могла чувствовать себя совершенно свободной, благо сам генерал находился по делам службы в Англии, все же в её доме казалось по-мещански тесно: куда ни повернись, наткнёшься или на Бернонвиля, или на Моро-оба строили хозяйке куры. Это уж попахивало драмой: Моро с его республиканскими взглядами, с его вечной трубкой-носогрейкой и его претензиями-куда бы ещё ни шло, черт с ним совсем!

Другое дело Бернонвиль. которому Жак-Этьен был обязан буквально всем… Впрочем, не он ли, Бернонвиль, инспектор английской армии, как его называли, угнал в Англию супруга Полины?

Это давало ему известные права, и даже право лгать… Итак, госпожа Висконти позволяла себе кое-какие причуды. С тех пор прошло без малого шестнадцать лет, а такой срок неизбежно сказывается на внешности. С годами римская красота Джузеппы огрубела, и сейчас, в первых лучах зари, лицо её казалось болезненно бледным, особенно по сравнению с не тронутыми сединой иссиня-чёрными волосами, разделёнными на прямой пробор и спущенными на лоб двумя крупными волнами. Но в ней до сих пор чувствовалось то обаяние, иод власть которого попал, и. видимо, навсегда, коротышка Бертье.

Джузегша немножко присюсюкивала, успех её отчасти объяснялся округлостью шеи, ставшей ещё более пухлой от чуть заметного, еле начинавшего расти зоба. что так волнует многих мужчин, а художникам нравится именно из-за мягкости линий.

Несмотря на возраст— Джузегше минуло уже пятьдесят четыре года, — на лице её не было морщин. Возможно, объяснялось это неестественной неподвижностью черт-единственный след маленькой катастрофы, перенесённой в прошлом году, не считая некоторой скованности движений левой руки. Врач утверждал, что она слишком сильно шнуруется и отсюда все беды-как вам это нравится!

Сняв свои длинные, насквозь промокшие перчатки, госпожа Висконти поднесла их к огню. Если бы она повиновалась лишь голосу собственного чувства, ни за что она не покинула бы Парижа. Но князь Ваграмский… Джузеппа никогда не называла Бертье иначе чем князь Ваграмский, разве что в интимной обстановке, когда она говорила ему просто Сандро… Итак, князь Ваграмский (поскольку, после того как он лишился княжества Невшательского, неудобно было именовать Бертье «светлейшим»), так вот, князь Ваграмский вихрем ворвался к себе на улицу Нев-де-Капюсин-было уже около десяти вечера-и не успел сразу заглянуть к ней, в её дом на бульваре, хотя это буквально в двух шагах, ведь требовалось ещё привести в порядок бумаги, уладить кое-какие личные дела. Надо сказать, он ещё во вторник отправил в Бамберг Марию-Елизавету с детьми: госпожа Висконти всегда говорила «Мария-Елизавета» и ни разу в жизни не назвала её ни княгиней Ваграмской, ни принцессой Баварской… о, вовсе не из ревности, боже сохрани!.. просто она не прочь была подчеркнуть свою близость и дружбу с племянницей баварского короля и молодой супругой своего старого любовника. Люди болтали по этому поводу невесть что, равно как и по поводу того.