Страстная неделя

Трик встретил его тихим ржанием, повернул голову и, как больной ребенок, потянулся к нему черной своей мордой, устремив на хозяина тревожный взгляд умных глаз. Теодор ласково потрепал лошадь по холке. Хотя он совсем недавно снял с нее седло и потник, шерсть ее уже успела высохнуть в приятном тепле, наполнявшем кузницу, и теперь лоснилась, отливая серебром всюду, даже на ногах, на которых были черные отметины. Подручный, раздувая мехи, крикнул, что, пожалуй, лучше было бы… Но что было бы лучше, Теодор не понял из-за пикардийского выговора Фирмена, да и не расслышал из-за шума мехов. Он приложил ладонь к уху, и тогда этот малый, с перебитым носом и хитрым лицом, очень громко и медленно, как всегда в народе говорят с чужаками, стал объяснять, что следовало бы позвать Бернара — пусть он будет за конюха. У входа послышался сердитый голос хозяина:

— Да оставь ты Бернара в покое, лодырь! Ведь он три дня по деревням ездил… Господин офицер и сам может подержать ногу своему коняге. Верно?

Вопрос уже относился к Теодору, и тот поспешил ответить утвердительно. Мюллер сбросил с себя куртку, снял рубашку. Художник залюбовался им: великолепный натурщик! Куда лучше, чем Кадамур. Надевая через голову кожаный фартук, кузнец согнул спину, и тогда с двух сторон торса выступили мышцы, обхватывающие ребра, фантастически четко обрисованные и зубчатые, словно когти из человеческой плоти, подчеркнутые игрой теней и света, падавшего от горна. В сравнении с могучим, как дуб, кузнецом подручный, тянувший цепи мехов, хоть он и был хорошего роста, казался каким-то гномом. Трик уныло положил голову на плечо хозяина.

Подручный обливался потом, и кузнец взял у него одну цепь, желая поскорее раздуть огонь и накалить докрасна стальной брусок, положенный на угли над маленьким корытцем. Время от времени Фирмен, зачерпнув ковшиком воды из большой каменной колоды, стоявшей около горна, обрызгивал угли для того, чтобы они не сгорели слишком быстро, а Мюллер, ухватив правой рукой совок с дырочками, ворошил угли, и тогда вода стекала в корытце, левой же рукой он продолжал, как говорится, «доить корову», то есть равномерно потягивать цепь, сводя и разводя створки мехов; с громким скрипом поднимался и опускался противовес.

Теодор внимательно следил за каждой мелочью в этой сцене, как будто хотел запечатлеть в памяти и горн, стоявший на чугунных подпорках, и кожух над ним, втягивавший дым, и огонь, и уже накалившийся докрасна стальной брусок, и движения обоих кузнецов, раздувавших мехи, инструменты, разложенные у них под рукой, ковш и совок для углей, кочергу, которой Мюллер помешивал жар, лишь только Фирмен обрызгивал угли водой. Трик спокойно стоял возле хозяина. Знал ли он, что все это делается ради него? Несомненно.

И вот, держа в правой руке молот, кузнец взял в левую руку длинные клещи, выхватил ими из горна накалившийся докрасна брусочек и, описав широкую дугу, пронес его по воздуху, как солнце в ночи, положил на наковальню, а подручный, вооружившись молотом с длинной рукоятью, принялся бить по бруску. Два молота заработали наперебой, кузницу наполнил их мерный и звонкий стук… Завороженный этим ритмичным грохотом и силой ударов, Теодор смотрел во все глаза, как стальной брусок расплющивается, принимает форму подковы, как медленно и вместе с тем быстро совершается победа человека над раскаленным металлом, как пляшут на наковальне два молота, как стальная полоса загибается концами внутрь и все более четко обозначается ее форма. Вдруг подручный отвел в сторону свой молот с длинной рукоятью, и кузнец в одиночку стал поворачивать на наковальне подкову клещами и округлять ее своим молотом; все движения его были поразительно точны и согласованны, обе руки работали так быстро и уверенно, будто никогда не могли ошибиться; левая рука, державшая клещи, сжимала их с такой силой, точно каждое мгновение было решающим, тогда как правая била молотом по подкове, лежавшей на краю наковальни, и стальная полоса закруглялась, на внутренней стороне изгиба образовалась выпуклая закраина, будто воспаленная стальная плоть болезненно вздувалась при каждом ударе молота по внешнему краю подковы. Вулкан, словно карая материю за непокорность, колотит сталь своим молотом, потом обрубает все лишнее, а для этого, выпустив из левой руки клещи, хватает зубило, прикладывает к вспухшей закраине и, крепко сжимая рукоятку, правой бьет по ней молотом, ни на секунду не замедляя темпа ударов. Подкова обрезана. Надо пробить в ней отверстия: подручный протягивает кузнецу пробой, зубило скатывается на земляной пол; четыре удара налево, четыре — направо: намечено восемь дырок по обе стороны от шипа подковы, то есть по ее концам; закругленная ее часть — зацеп — оставлена нетронутой. Пока еще только сделаны ямки, но подкову переворачивают, — восемь ударов с нижней стороны, и отверстия готовы.