Страстная односторонность и бесстрастие духа

В племенном обществе образец был перед глазами: отец, мать. Инстинкты, управлявшие животными, ослаблены, но взамен выработаны табу. Простая культура может вместиться в одну голову, и средний человек племени всю эту культуру вмещает. Потом культура вырывается из-под власти человека, становится самостоятельным царством, разветвляется в тысячах, миллионах книг, картин, мелодий, и всем этим ведают особые люди, носители культуры, а потом и не всей культуры, – носители отдельных ее осколков, специалисты. Целое становится недостижимым. Личная целостность – проблема. Она не совпадает, не может совпадать с целым культуры. Она должна вместить в себя дух целого, оставаясь отдельной, ограниченной формой. То есть надо одновременно решать две задачи: найти свою форму и сделать ее прозрачной для духа света и для метафор его, рассыпанных в природе и в искусстве.

Николай Кузанский назвал свое решение docta ignorantia. Собирание в целостный личный образ того, что складывается в целое, а во всем остальном – смиренно сознавать свою нищету, не превращаться в мешок с книгами.

Подавляющее большинство людей с этой задачей не справлялось и даже не сознавало ее. Взамен решалась другая задача: найти готовый образец. Несколько раз восстанавливалось нечто вроде племенной идиллии – без мучительных альтернатив: кастовое общество, сословное общество. Ткач знал, что есть брахманы, есть воины, но это их дело; а у него свадхарма, свой кастовый долг. Современное открытое общество предоставило каждому искать свою персональную свадхарму. Но очень часто это сводилось к тому или другому способу зарабатывать деньги. Счастливец мог найти свое любимое дело, которое заодно и кормит. Оставалась, однако, огромная область личных отношений и роста души. Здесь надо было искать и искать; а на это не хватало ни времени, ни сил. Делу время, потехе час… И за этот час человек не успевает перестроиться, переключиться на созерцание целого, на припоминание своей собственной цельности. Происходит что-то вроде перехода из ярко освещенного зала в сад. Сумрак кажется просто тьмой, и человек зажигает фонарик, ищет потехи, напоминающей дело, ищет сюжета, способного занять, избавить от скуки.

Голубой экран подсказывает ему: купи сникерс, голосуй за стабильность, поезжай на Азорские острова… И сникерсы, и стабильность, и острова – все европейцу доступно, но рая нет. В первый миг кажется: вот он, рай! Но через час краски блекнут. Рай – не обстановка, а состояние. С милым рай в шалаше. Рай – от чувства любви, а не от шалаша, не от Азорских островов, Женевского озера, Карадага. Христос, как известно, не мог творить чудеса в Назарете: там никто не ждал от него чуда и не открывался чуду. Точно так же никакие острова, озера и горы не способны творить чудеса в сердце, страдающем куриной слепотой. Что такое куриная слепота? Неумение глаз приспособиться к тихому свету, видеть в сумерках. Такие глаза различают только при свете солнца (или электричества). Так же точно и внимание, нацеленное быстро схватывать детали, не способно медленно вглядываться в сумрак, где «тени сизые смесились», где «все во мне и я во всем» (Тютчев).

Двадцатый век приучил нас к сумасшедшим темпам. Во время шестидневной войны Насер обвинил империалистов, что их авиация летает и бомбит с израильскими опознавательными знаками. Дело вскоре разъяснилось: израильские самолеты, за счет современного обслуживания на аэродромах, делали восемь боевых вылетов в день, тогда как египтяне исходили из своих норм (два вылета). Эта стремительность имеет свою изнанку: человек привыкает к мгновенным реакциям. Сталкиваясь с красотой, он ведет себя, как фотоаппарат: делает мгновенный снимок. Если аппарат физически под рукой – щелкает без метафор. Потом проявляет, закрепляет, высушивает снимки и заполняет ими альбомы. Альбомы пылятся в ящиках стола, а мгновенный взгляд туриста не оставляет следа. Мои современники стали живыми фотоаппаратами. Они щелкают, щелкают – а через час опять скучают.

«Тетя, елочка!» – воскликнул мальчик (его только что привезли на дачу). Это было лет двадцать тому назад, но Зинаида Миркина до сих пор помнит выражение чуда в глазах ребенка. Недели через две-три она снова увидела мальчика и сказала ему: «Смотри, елочка!» Мальчик посмотрел на нее пустыми скучающими глазами. Чудо кончилось.