Страстотерпцы

Боярин! А боярину полагается боярский оклад — вот тебе, Афанасий Лаврентьевич, пятьсот рублей да шубу в двести рублей (Одоевскому жаловал в триста), да кубок в триста, да крестьянских дворов в Костромском уезде пятьсот! Да Порецкую волость на Смоленской земле — в вотчину! (Такого жалованья Одоевский не получал).

Праздник Сретенья стал для Ордин-Нащокина встречей с властью. Князь Никита Иванович Одоевский пытался помешать возвышению псковского чужака, но Алексей Михайлович души не чаял в новом боярине.

Сделал вид, что слушает Никиту Ивановича, подождал три недели, а 25 февраля удостоил Афанасия Лаврентьевича титулом «боярин царственных и государственных посольских дел», поручив Посольский приказ. Позже, когда была вырезана новая печать, титул Ордин-Нащокина стал ещё более пространным и весомым: царственной большой печати и государственных великих посольских дел оберегатель. В управление оберегателя сверх Посольского были переданы Малороссийский приказ, Смоленский разряд, Новгородская, Галицкая, Владимирская чети, а также Полоняничный приказ, занимавшийся выкупом пленных и сбором денег на сию нужду.

От великого пирога Ордин-Нащокина малый кус достался «злодеям» Илариону Рязанскому и Павлу Крутицкому. Их простили сразу после Сретенья, 3 февраля. Прощение сказывал им кир Макарий, александрийский патриарх приболел. Макарий и на праздник служил без Паисия, получив в награду две сотни рублей.

Радость к радости.

9 февраля, в день отдания праздника Сретения Господня, в Успенском соборе обоими восточными патриархами при участии иноземных и русских архиереев состоялось поставление архимандрита Иоасафа на патриарший престол стольного града Москвы и всея России.

Великий государь задал пир в честь архипастыря, и во время пира святейший Иоасаф II объезжал Кремль, но не на осляти, как полагалось по обычаю, а в санях. Древен был новый патриарх, чтоб верхом ездить.

Народ дивился подобному освящению Кремля, вспоминал Никона. Уж этот был молодец праздники праздновать! На осляти сиживал, может, и не как Христос, но царю до Никоновой величавости было далеко.

11

Царевичу Алексею приснился корабль. Не струг, не ладья, какие по Москве-реке ходят, большой корабль со скрипучими мачтами, со многими парусами. В книгах да на картинах, привезённых из Голландии, видел такие парусники. Стал корабль против Кремля. Корабельщик кинул ему, сидящему возле окна, верёвку, а сам рукой машет:

«Иди к нам! До моря домчу, по волнам прокачу!»

«Пока я до реки дойду кругом Кремля, ты уплывёшь!»

«А верёвка на что!»

Тут прибежали дворцовые мотальники[50], скакнули на верёвку, и по верёвке — над домами, над кремлёвскими стенами пошли-пошли на корабль. Тогда он тоже руки раскинул, ногой верёвку попробовал — как струна! Раз наступил, два наступил, а дальше — ни зги. Туман кучерявый. Откуда только взялся.

Проснулся, а руки по сторонам лежат, словно и впрямь по верёвке ходил.

Поспешил к отцу рассказать о корабле.

Батюшка слушал, а в глазах уж такое удивление, будто речь о чуде.

   — Да ведь и я нынче во сне корабль видел! — признался наконец. — Был на корабле и в парус дул. Дуну — корабль так и взлетит.

Алексей Михайлович хотел духовника позвать о снах спросить, но тут приехал Ордин-Нащокин, дело у него оказалось... корабельное. В Голландию отъезжал московский гость Иван фон Сведён. Среди многих наказов гостю было поручено поискать корабельных мастеров.

   — Уж не великое ли у нас затеялось дельце! — воскликнул Алексей Михайлович, рассказав боярину о своём сне, о сне Алексея Алексеевича.

   — Большим без кораблей царство может быть, а великим — никогда! — помудрствовал Ордин-Нащокин. — Ты ведь знаешь, солнце ты наше, корабли — моя старая печаль. Ещё в Ливонии надоедал тебе челобитными о постройке судёнышек.

   — Сгорели твои корабли, — вздохнул Алексей Михайлович. — Что жалеть теперь! Коли найдёт Сведён мастеров, построим большой корабль. Поищи только место, куда ему плыть.

   — Великий государь, если купцы богатеют, богатеет весь народ. Я вчера писал статьи, ограничивающие торговлю иноземных гостей... А думал о наших. Но как они попадут в дальние, в дивные страны без кораблей? На чужих? Сам знаешь, иноземцы сговариваются меж собою, лишь бы не пустить русских купцов в свои земли, а кто и доберётся до немецких городов, у того никто ничего не покупает. Будут корабли — всё переменится. Не купят в Стокгольме, две цены дадут в Лондоне. По морю отчего ж до Индии не доплыть, коли голландцы хаживают.

Алексей Михайлович посмотрел на тихо сидящего и внимающего беседе сына.

   — Что скажешь, Алексей Алексеевич?

   — Бахарь мне говорил о купце из Багдада. Разбило корабль об остров, а на том острове ручей, в ручье вместо каменьев — яхонты да золото. И бьёт на том острове ключ, но вместо воды плещет амбра. Ту амбру морские звери едят, а потом она извергается из них и устилает берег. Эту самую съеденную амбру ловят в море и продают... Бахарь говорил: корабельщикам-де ведомы многие чудеса Господнего творения. Будь у нас корабли, мы бы тоже о тех чудесах ведали.