Страстотерпцы

Коломенский кабацкий голова Шуров, с которого надлежало получить пятьсот рублей, объявил с большим запозданием: «Денег нет! К корабельному делу дать нечего!» Марселис не сыскал у себя на тульских заводах ни векш, ни подъёмов; мастеров для производства этого заказа у него тоже не обнаружилось.

Алексей Михайлович затребовал векши и подъёмы в Пушкарском приказе, пушкарям приказал сковать якоря. Нытье подняли — того у них нет, сего нет, кузницы и горны малые, якорей сковать невозможно...

Даже пеньки не могли найти на канаты: ни в Смоленске, ни в Дорогобуже, ни в самой Москве.

Пришлось государю входить во все дела. Писал каширскому воеводе, в Ямской приказ — чтоб подводы под всякие грузы были непременно; к коломенскому епископу — отпустить в Дединово канатных и бечевных мастеров. В Коломну Кутузову о безостановочном содействии корабельному делу, о присылке в Дединово кузнецов, якорных мастеров, парусных швецов, всего, что нужно.

К рязанскому воеводе, в Пушкарский приказ — о кузнецах же, в Оружейную палату — о посылке в Дединово токаря. К Марселису — с выговором, с приказом тотчас дать железо, в Большой Приход — о покупке в Москве тысячи пудов отборной пеньки, к иноземцам — Бахру и Быхлину — о подъёмах. Кто-то исполнял повеления на четверть — коломенский епископ, имея тридцать двух канатников и бечевников, выделил восьмерых. Кто-то приказа совсем не исполнил — в Оружейной палате токаря вдруг не нашлось... Но мельница молола и намолола наконец.

26 мая распорядитель корабельного строения дворянин Полуехтов донёс великому государю из Дединова: «Корабль на воду спущен, доделывается на плаву, а яхта, бот и шлюпки поспеют в скором времени».

12

Ордин-Нащокин, не доверяя дьякам Новгородской чети Дохтурову и Голосову, корабельное дело перевёл в Посольский приказ, да только недосуг ему стало искать сверх заготовленного леса ещё сто двадцать сухих брёвен в десять саженей длиной, в девять вершков толщиной, менять на корме орла на льва, искать машину для подъёма щеглов — так по-русски называются мачты.

Афанасий Лаврентьевич готовил великое посольское деяние.

Он пригласил в Курляндию, в Митаву, для заключения торгового союза северных стран полномочные посольства Речи Посполитой, Швеции и в качестве посредника — курфюрста бранденбургского.

Таких съездов ранее в Европе не бывало. Русский канцлер возводил проблемы торговли в достоинство первостепенных государственных забот, может, более значительных, нежели проклятые вопросы войны. Чтобы торговать, нужно иметь товары, нужно эти товары производить, а значит, работать. Не убийство, но работа — вот достойное, естественное божеское дело людей.

Торговля, соединяя царства и народы общими заботами, обещала покой городам и весям. Тайный умысел съезда впервые был добрым: война становилась невыгодной.

Алексей Михайлович благословлял своего оберегателя посольских дел: торговый договор между бывшими многолетними неприятелями подвигнет все три царства к заключению вечного мира. А у вечного мира — и вера, и надежда с любовью. Надежды у Алексея Михайловича были немалые: польская корона почти уже сирота. Отречение короля Яна Казимира ожидалось на первом же сейме.

Корона Ягеллонов была для русских государей вечной морокой[58].

На дворе стоял май. Ночью в кремлёвских садах соловьи уж так славили ненаглядных соловьих — возревновал государь к дивным тем посвистам, любил царицушку свою до зари.

Пробудился, посмотрел, а Мария Ильинична заря и есть. Румяная, юная, губы улыбаются, словечко какое-то ласковое складывают.

Ожидая поутру для спешных тайных дел Афанасия Лаврентьевича, все усы поглаживал, дивуясь соловьиной ночи. Хмурился, суровел, настраивая себя на царственное, брался «Куранты» читать[59]. Афанасий Лаврентьевич возобновил сии позабытые было рукописные саженные свитки для немногих глаз о заграничных вестях.

Скользил по строкам, пока не наткнулся на известие о пребывании посольства Потёмкина в Париже. За гостиницу в Байоне с русского посла запросили пятьдесят ефимков да ещё пятьдесят ефимков за стол из девяти рыбных блюд. Благоразумный Пётр Иванович от такого гостеприимства отказался, разбил палатки. Наконец пришло время аудиенции в Сен-Жермене, посол поднёс королю булатную саблю, соболей и горностаев. Отношение к посольству сразу переменилось. Потёмкина приняли Вильрия, Лион, Кольбер. Договорились о торговле. Французы просили разрешения на проезд купцов в Персию, но у Потёмкина полномочий заключать такие договоры не было, предложил отправить посольство к великому государю.

Сообщалось также: русские послы были в театре, смотрели «Амфитриона» Мольера.

   — А у нас-то послам театра нельзя показать, — подосадовал Алексей Михайлович. — Никто и не надоумит театр завести!

На появившегося оберегателя посольских дел глянул сердито, Афанасий Лаврентьевич шею вытянул, глаза скосил в «Куранты»: