Стратегии философского исследования коммуникации

Исследователь может идти к решению своей исследовательской задачи, только принимая на себя ответственность за каждый сделанный выбор (что означает в первую очередь готовность принять все последствия акта выбора). При этом формируется особая исследовательская позиция, являющаяся следствием непрерывной самодетерминации по отношению к ситуации исследования. Как заметил Ю.Хабермас, характеризуя философию М.Фуко, «гуманитарные науки… занимают пространство, открытое благодаря апоритическому самотематизированию познающего субъекта» [137, с. 270]. «Самотематизирование» – очень важный термин, указывающий на авторское начало гуманитарного исследователя. Тема, которой увлечён исследователь, и способы, которыми он её исследует, представляют собой результат глубокой внутренней работы по развёртке темы в «локальном пространстве смысла» [25, с. 215] каждого философа.

Использованный Ю.Хабермасом терминологический конструкт «апоритическое самотематизирование» отсылает к древнегреческим «апориям»: апоритическое суждение всегда содержит парадокс, проявляющийся в несовпадении наблюдаемого факта с описывающей его теорией. В чём же состоит апоритичность исследовательской позиции? По словам Ю.Хабермаса «в представлении Фуко… характерная для модерна форма знания с самого начала обозначена апорией, которая поднимает познающего субъекта из руин метафизики для того, чтобы в сознании конечности его сил разрешить задачу, требующую, однако, бесконечной силы» [137, с.269]. Апоритичность самотематизирования состоит в том, что каждый философ-исследователь, будучи неспособным охватить философию, науку и мир во всём их многообразии, всё же формулирует вопросы и утверждения, которые позволяют схватить и понять нечто важное: будучи локализованным, философ говорит о бесконечно многообразном становящемся целом.

По мнению Ю.Хабермаса, И.Кант превратил эту апорию в принцип познания, утверждая «ограничение конечной способности к познанию по отношению к трансцендентальным условиям познания» [137, с.269].

В данном контексте заслуживает упоминания идея, сформулированная Бертраном Расселом: «Кант говорил о себе, что он совершил «коперниканскую революцию», но выразился бы точнее, если бы сказал о "птолемеевской контрреволюции", поскольку он поставил человека снова в центр, в то время как Коперник низложил его…» [118, с.7]. Эта идея развивается в том числе современным французским философом Квентином Мейясу: «галилео-коперниканская децентрализация, произведенная нововременной наукой, дала повод для птолемеевской контрреволюции в философии» [95, с.176], – пишет он.

Человек в центре процесса познания, человек как познающий субъект, может рассматриваться как единица, как цельность, тогда можно говорить о субъект-объектной дихотомиии в процессе познания и строить на этой основе классификацию типов научной рациональности. Но что может произойти, если модель монолитного субъекта-исследователя будет заменена моделью становящейся целостности множества?

1.1.2. Диссоциация и дисперсия наблюдателя (субъекта-исследователя)

М.Фуко, анализируя картину Диего Веласкеса «Менины», пишет, что она зафиксировала принципиально новую позицию наблюдателя (вместе с которой возникла «особая диспозиция эпистемы» [135, с.334]), когда «появляется человек в его двусмысленном положении познаваемого объекта и познающего субъекта; разом и властитель и подданный, наблюдатель и наблюдаемый, он возникает в том самом, предуказанном ему в «Менинах» королевском месте, где его реальное присутствие столь долго было невозможно» [135, с. 333–334].

В чём же состоит особенность этого «предуказанного» королевского места, обозначенного Диего Веласкесом в «Менинах» (картина написана в 1656 году)?

Зритель оказывается в позиции королевской четы, портрет которой пишется художником. Смотрит на ситуацию глазами короля и королевы. При этом сама изображаемая художником пара отражается в зеркале. Пребывая в позиции смотрящего на ситуацию глазами тех, кого изображает художник, зритель как бы облекается в маску королевской четы, присутствующие в картине как будто бы видят его в этом образе. При этом сам зритель, как таковой, остаётся для них невидим. Персонажи картины видят короля и королеву, а зритель угадывает, что это он в образе королевской пары отражается в зеркале на стене, но сам себя в этом отражении не узнаёт. Он и видим и невидим, узнаваем и неузнаваем, он входит в ситуацию, принимая на себя роль с точки зрения участников ситуации, и одновременно его роль (если смотреть из-за границ ситуации) совершенно иная.