Стратегия. Логика войны и мира

Во многом благодаря тому, что воздушная война в Персидском заливе велась на основе толкового и проницательного плана[163], она решила исход всей кампании в целом и была признана крайне успешной. Тем не менее стоит признать, что воздушная война является переходным этапом, смесью, включающей в себя также и большое количество бомбардировок, проводимых в старом стиле, с их сомнительной эффективностью и отсутствием механизма реагирования на возможные изменения обстановки, с жестким следованием первоначальному плану.

Организационные нововведения не поспевали за прогрессом в деле создания новых авиационных боеприпасов и систем наблюдения, поэтому налицо была рутинная точность при поражении целей, но сильная неразбериха в определении этих самых целей. Причем речь шла не только о незначительных технических моментах. Способность надежно направить бомбу в зону радиусом в три фута от цели бесполезна, если нет достаточных сведений о месте этой цели в общей схеме положения дел у противника. Достигший высокого развития к концу Второй мировой войны «анализ уязвимости» стал впоследствии бесполезным и забытым искусством, так как пришествие способного уничтожить всё и вся ядерного оружия, вроде бы, сделало его ненужным. Но это не так в «постъядерном» настоящем, особенно сейчас, когда оружие может быть точно наведено даже на небольшие части небольших объектов (на воздуховоды бункеров, наружные аварийные генераторы и т. д.). До определенной степени анализ уязвимости является предметом инженерной науки, но в гораздо большей степени он остается искусством. Зачастую самую большую уязвимость представляют собой процессы в рамках конкретных структур, а не эти самые структуры как таковые, причем нередко скорее управленческие или бюрократические процессы, чем технические.

Но на первом плане все же стоят не технические мелочи, а сама стратегия воздушной войны. Даже при кампании с самым благоприятным соотношением сил те, кто ее планирует, все равно должны считаться с недостатком сил и средств — нельзя немедленно и одновременно атаковать все возможные цели. Некоторые цели, включая средства ПВО, естественно, имеют приоритетное значение. Другие — например, города — могут быть вообще не приняты во внимание как бесполезные или даже контрпродуктивные. Но между двумя этими полюсами и располагается множество целей. Стратеги воздушной войны должны решить, какие из них бомбить и в какой последовательности. Наука находит себе применение повсюду в сфере воздушной'-войны, но никакая научная теория не поможет при отборе и ранжировании целей, а от этого зависит успех бомбардировок в целом. Нет другого выхода, кроме как глубокое изучение страны-мишени с ее политической культурой, руководством, всеми ее известными целями в данном конфликте, с сильными и слабыми сторонами ее вооруженных сил и их методами ведения войны на каждом уровне стратегии. Все эти сведения (а на деле их еще больше) необходимы для того, чтобы построить «анатомическую карту», которая выявила бы ключевые элементы организации врага как операционной системы, или скорее как комбинации операционных систем. Но как только бомбардировка начнется, «операционная система» врага станет меняться именно вследствие самих бомбежек, поскольку будут предприняты попытки обойти уже видимое воздействие бомбардировок, а также то воздействие, которое противник предвидит в дальнейшем, вне зависимости от того, верны ли эти прогнозы. Таким образом, нас поджидает уже известный парадокс: именно в той же самой степени, в которой наша «анатомическая карта» окажется верна, а бомбежки — эффективны, будет меняться и довоенное планирование, ведь враг станет реагировать на наши действия. Особая опасность кроется в ободряющем зрелище пассивности противника: бомбардировки могут быть удивительно точными, но все же неэффективными с точки зрения лидеров противника. Ни Саддам Хусейн во время войны в Персидском заливе 1991 года, ни Слободан Милошевич во время войны в Косове в 1999-м не были особенно озабочены тем, как им реагировать на воздушную войну, ведущуюся против их режимов. Возможно, оба они даже усматривали в разрушениях пользу — или, по крайней мере, считали их воздействие нейтральным с точки зрения сохранения своей власти. И оба впоследствии все-таки остались у власти.