Стратегия Московской Руси. Как политическая культура XIII–XV веков повлияла на будущее России

Россия на основе Великороссии изначально формировалась в иной среде, чем ее будущие и настоящие европейские партнеры. Уже само это позволяет иначе смотреть на вопрос о гипотетической принадлежности России к европейской политической цивилизации. Это не означает отрицания культурного родства в рамках изначального сосуществования западной романо-германской и восточной греко-славянской частей Европы, вторая из которых была (за исключением России) поглощена первой, более мощной в военно-политическом смысле. Но вплоть до третьей четверти XVIII в. Россия не могла испытывать влияния системы прав и обычаев международного общения, которая в предыдущем столетии получила условное определение Вестфальской. Наполнение этого порядка – баланс сил – никак не могло влиять на способность России решать внешнеполитические задачи в ходе многочисленных войн, а западноевропейская культурная и дипломатическая традиция не представляла для России большого интереса в силу ее малой практической значимости для борьбы российского государства за выживание. И к моменту появления на сцене западноевропейской (стало быть, мировой) международной политики Россия уже обладала целостной основой внешнеполитической культуры, определявшей, как государство реагировало на вызовы и какими могли быть внутренние регуляторы его поведения.

Заключение

Историк Эдвард Люттвак в своей книге «Стратегия Византийской империи» утверждает, что «у всех государств есть „Большая стратегия“ – тот уровень, на котором знание, искусство убеждения и сила, а также военная сила объединяются, чтобы определить собою результаты в мире других государств»[439]. При всей резонности такого суждения, думается, что если это правило и является верным, то Россия представляет собой исключение. У нее нет и не может быть «Большой стратегии» в том смысле, как это свойственно ведущим державам Запада или, например, Китаю и Индии. Возможно, поэтому российская историография не предлагает ничего похожего на произведения Сунь-Цзы, алгоритмы действий, изложенные в Рамаяне и Махабхарате, «Стратегикон» Маврикия либо труды Фукидида и Макиавелли. Уникальный пример для страны-цивилизации, за спиной которой – более 1000 лет государственности и более 500 лет непрерывной самостоятельности внешней и внутренней политики.

Причина в том, что роль «Большой стратегии» в России принадлежит национальной внешнеполитической культуре – явлению, намного более сложному и масштабному, целостному и противоречивому одновременно. Оно сформировалось в едином комплексе со всеми традициями и привычками политического и общественного развития, фундамент которых был заложен в решающий период XIII–XV вв., когда долго оставался открытым вопрос о существовании единой государственности Русских земель.

Собственно говоря, для России политика как таковая и внешняя политика неразрывно между собой связаны, являются частями единой идентичности и находятся в постоянном диалектическом взаимодействии. Любой разговор, что представляет собой Россия и каковы ее пути развития в будущем, неизбежно приводит к обсуждению места России в мире. А самые острые внешнеполитические вопросы не имеют существенного значения в отрыве от того, что их решение означает для развития российской государственности. Действуя на внешнем контуре, российское государство исполняет задачу, которая не может быть поставлена под сомнение – «защиту земли»[440], – и одновременно объединяет народ в единое целое, создавая основу его деятельности в качестве общества.

Ключ к обретению смысла российской государственности после кризиса середины XIII в. был найден в отражении внешних угроз существованию и свободному развитию ее народа. Не случайно мы видим, что тогда появляется вектор объединения Русских земель как политического процесса, до которого оставались безрезультатными попытки великих Киевских или Владимирских князей добиться единства. А монгольское нашествие, вроде бы нанесшее колоссальный урон производительным силам и государственным институтам Русских земель, оказалось, вместе с иноземными вторжениями с Запада, стимулом для начала объединительного процесса на уже твердой основе конкуренции между молодыми и энергичными землями-княжениями, в которой к середине XIV в. вырвалось в лидеры Московское княжество.