Стратегия Московской Руси. Как политическая культура XIII–XV веков повлияла на будущее России

«И если хорошо урядишь свое царство – будешь сыном света и жителем горнего Иерусалима, и как выше тебе написал, так и теперь говорю: храни и внимай, благочестивый царь, тому, что все христианские царства сошлись в одно твое, что два Рима пали, а третий стоит, четвертому же не бывать. И твое христианское царство другим не сменится, по слову великого Богослова, а для христианской церкви сбудется блаженного Давида слово: „Вот покой мой во веки веков, здесь поселюсь, как пожелал я того“. Святой Ипполит сказал: „Когда увидим, что Рим осажден персидскими войсками и персы вместе со скифами идут на нас с боем, тогда несомненно поймем, что то Антихрист“. Пусть же Бог миром, любовью, многолетием и здоровьем, молитвами пречистой Богоматери и святых чудотворцев и всех святых – преисполнит твое державное царствование!»[426]

Возникающая на этой основе интерпретация политической царской власти – без царя нет святой Руси, без святой Руси нет царя – основана на византийской «унитарной» идее. Согласно ей, как определяет французский богослов Ив Конгар, «земное правление и земной порядок вещей следует порядку небесному – на земле есть лишь один порядок, одна истина, одна справедливость, одна власть, носителем которой является образ и представитель Божий: единому Богу на небесах соответствует на земле, по меньшей мере в правовом отношении, единый монарх»[427]. Поскольку в идеологии московского государства утверждается идея о переносе Рима, то происходит и перенос связанного с ним экклезиологического примата, в рамках которого христианское общество созидается по образу Царства Небесного и небесной politeia; оно объединяет единым порядком под властью императора все аспекты жизни[428]: «Таким образом, достоинства поставляемого князя обуславливались нравственными достоинствами данной земли, поскольку она успела угодить Богу»[429].

Надо сказать, что представители церковной иерархии уже и раньше пытались донести до русских князей почерпнутые нами из Византии идеи об особых отношениях государственной власти с Богом и налагаемой этим ответственности. Однако древнерусские князья, эти представители «богатырского», по определению Льва Николаевича Гумилева, периода развития нашей элиты, не были людьми особенно просвещенными. Как с юмором отмечает видный русский историк-правовед М. А. Дьяконов, «теория божественного поставления, однако, очень туго проникала в сознание князей и понималась весьма конкретно»[430]. Не понимали, другими словами, русские князья, что идея об их поставленности Богом означает в первую очередь не права, а ответственность: необходимость воздерживаться от браней и видеть себя не военными вождями, а «пастырями добрыми». Т. е. оказались просто интеллектуально неспособны усвоить информацию, которая была понятна и доступна их потомкам на княжеских престолах в решающем периоде XIV–XV вв. Потомкам, которые пришли к пониманию сути отношений государства и «земли» на своем и отцов своих столетнем опыте унизительного поражения от татар и даннического поклонения Орде, когда все силы стремились к победе, а физические возможности для этого отсутствовали.

В свою очередь, позиция Русского государства по отношению к латинскому Западу формировалась на основе интеграции политических представлений князей и богословско-канонической мысли Церкви. Конгар пишет: «С точки зрения византийского идеала, многие эпизоды из истории христианского Запада представляются настоящим предательством»[431]. Он «оказался под владычеством варваров и перешел к варварам, совершал свою измену, создавая как бы римского, а на самом деле, германского, то есть варварского императора»[432]. Именно это, будучи перенесено на русскую почву, заложило основу и политического, и культурного отчуждения двух миров: византийского, утверждавшего себя в качестве единственного правопреемника Рима, и латинизированного варварского мира.