Стратегия Московской Руси. Как политическая культура XIII–XV веков повлияла на будущее России

Во-многом именно поэтому условная «литовская проблема» никогда не занимала такого места в отечественной историографии, которое делало бы ее сопоставимой с «монгольским вопросом». Есть несколько причин того, почему мы не видим это направление международных отношений «вооруженной Великороссии» в период ее становления, как особо значимое для развития русской государственности (и внешнеполитической культуры). Во-первых, в момент зарождения российской исторической науки само бывшее литовское государство уже на протяжении достаточно длительного времени было сначала интегрировано в Польшу и подвергнуто значительной культурной ассимиляции, а затем стало вместе с большей частью польских земель частью Российской империи в ходе разделов 1772, 1793 и 1795 гг. Во-вторых, уже упомянутая культурная близость с Литвой не создает простора для построения схем, направленных на доказательство той или иной формы уникальности русских общественных институтов. Это, однако, не помешало тому, что дискуссия об отношениях Москвы с Литвой испытала на определенном этапе воздействие «романтических» концепций второй половины XIX в.: попыток перенести на удаленную от нас эпоху категории современности.

Крупный внешнеполитический провал Литвы посередине правления великого князя Витовта (поражение от татар на р. Ворскле в августе 1399 г.) в исполнении такой масштабной задачи не означал отказа от хищнических устремлений, хотя оставшиеся несколько десятилетий они реализовывались уже «по наклонной». Тем более в условиях нарастающего поглощения самой Литвы польским государством Ягайло и его наследниками, что привело ко все более четкому цивилизационному разграничению между Русью и Литвой. Постепенно, «благодаря католической ревности литовских государей, перешедших из православия, собственно литовское население великого княжества окончательно было закреплено католической церкви и польскому влиянию», и Литва начинает покидать русскую историческую сцену[176].

Самым слабым врагом Руси были соседи на Северо-Западе: шведские и германские агрессоры на берегах Балтийского моря. И мы увидим далее, с какой ленцой московские князья относились подчас к отражению этого вызова, даже когда он касался их исторически укорененных обязательств. Во всяком случае, после решительных побед Александра Невского в 1240–1242 гг. шведские и германские соседи уже не могли собрать силы, достаточные для того, чтобы серьезно угрожать русским землям. На всем протяжении последующих 250 лет шведское королевство только однажды – в середине XIV в. – предприняло попытку серьезно надавить на Новгород. Да и тогда, «несмотря на отсутствие помощи от великого князя и псковичей, Новгородское государство только собственными силами сумело отбить последнее в его истории крупное нашествие с Запада на русские земли»[177]. События 1348 г. оказались финалом сравнительно серьезных попыток шведской экспансии на Востоке, что, возможно, сослужило плохую службу и Великому Новгороду, впоследствии совершенно утратившему воинский дух.

Политическая целесообразность войны диктовала распределение сил, соотношение дипломатии и военных усилий. Борьба за независимость Русской земли шла на всех трех направлениях, но проявлялась везде по-разному. В отношениях с Литвой военная сила, за небольшими исключениями в эпоху родства великих князей Василия Дмитриевича и Витовта, доминировала и, как правило, давала результат. При этом, как пишет А. Е. Пресняков, «московско-литовская борьба неразрывно связана с собственной работой каждого из них над внутренним политическим строительством, что и делало эту борьбу тяжким, но неизбежным фактором их территориального и национального самоопределения»[178]. Другими словами, противостояние друг другу имело для Руси и Литвы одинаковое внутриполитическое значение, особенно в эпоху, пока литовские земли характеризовались значительным количеством православного русского населения. И едва ли кто предполагал, что именно литовский князь «Витовт окажется самым опасным соседом для Москвы, что он широко воспользуется родственными к ней отношениями в свою пользу и во вред Восточной Руси»[179].

Отношения с Ордой были всегда жестким противостоянием отличных по своей ментальности и мировоззрению общественных систем, чего не было в случае с Литвой. Но здесь преобладала дипломатия, а к военным способам решения проблемных ситуаций прибегали только в самом крайнем случае, когда все другие способы были исчерпаны. В каком-то смысле отношения с Ордой были проще – они зависели от внутреннего развития каждого из участников только в плане состояния его военных возможностей. Но здесь внешнеполитические успехи Москвы имели несколько меньшее значение для «собирания земель», т. е. внутреннего развития Руси, чем это было на литовском направлении. Другими словами, для русско-ордынских отношений война не была неизбежностью, сохраняла свой «дипломатический» характер в условиях даннической зависимости.