Стравинский

– Не только усы. Я вся преобразилась. Удивляюсь, как это ты меня узнал. Немного расстроилась даже.

– Какая-то беспокойство затевается. Давеча пожарные подрались, женщины вышли с полотенцами. Сторож по окнам шастает. Не слыхала?

– Схоронись на время.

– Подскажи как? Душа-то играет. Громко.

– Уж тут что-то одно.

– Играет, поет. Я же ей не прикажу. Я вот что думаю, может быть, беруши вставить?

– Все равно подметут, даже не сомневайся.

– Сарказм и строгость. Вот что назвал бы я в первую очередь, когда меня попросили бы охарактеризовать кошачье племя.

– Торопишься. Обидно.

– Так это же в сердцах.

– Обмануть хотел? Ну, что же, давай свое молоко, готовь дудочку.

– Клюнула, что ли? Не может быть. Слишком умна. Задумала что-то. Про дудочку я тебе ничего не говорил.

– А зачем говорить, когда она у тебя изо всех щелей торчит?

– Что, в самом деле, готова моего молочка отведать? Но почему, скажи? Сгорю от любопытства.

– Откровенный разговор предлагаешь?

– Предлагаю.

– Ну, что же? Откровенность за откровенность. Люблю впечатление произвести. Это выше меня.

– Вижу, здесь что-то не так.

– Давай-давай свое молочко. Горячее?

– Уж как повелось. Кипяток. Так что пенка еще не образовалась.

Человек-оркестр протягивает кошечке бидон. Кошечка открывает крышку, тянется к молочку, но останавливается, – Только ты сначала прыгни.

– Как это? О том речи не было. Точнее, разговор был, но не с тобой.

– А какая разница?

– Ловушка. Так я и знал… Погоди-ка, да ты кошечка ли? Я к кошечке-недотроге шел. А ты кто?

– Еще не решила. Может быть, мур, может, сентябрь, а, может быть, Макаренко. Но не март – точно. Заводи свою волынку, горе луковое.

– Что, опять «Времена года»?

– Все лучше, чем окна бить.

– Это как посмотреть.

Мораль.

Не всяк тот кошечка, что на окошке греется.

Часть вторая

Largo Tempo Giosto

Сказал: и то суета, и это.

Приходится признать, сколь долго бы не болел, как бы ни готовился, когда приходит смерть, ожидаемой радости не наступает. Возвышенного, торжественного чувства сродни вдохновению, того чувства, что всякий раз охватывает тебя при встрече с прекрасным, не наблюдается. Напротив, имеет место некоторая растерянность и недоумение. Озноб немного, легкое покалывание в конечностях, мелькание мушек перед глазами, небольшая слабость, испарина немного, позывы к мочеиспусканию. Спазмы совести и ложные воспоминания. Запах побелки и приставшая ватка. Как при взлете взлета космического корабля, дирижабля или поезда. Хочется пожаловаться или попросить.

Пунктир. На дне молитвы.

Погода такая: зима. Там зима и здесь, оказалось, зима. Вот объявил, теперь открываю дневник. Первые дни вел дневник. Теперь вредное это занятие забросил за вопиющей бесполезностью. А прежде заполнял исправно. От смятения и полного отсутствия впечатлений долго не мог сообразить, кто я. Гадал. Канцелярский работник? Может быть, служащий почтового отделения? Почтальон? Что-то в этом роде вертелось в голове. Первоначально такие фантазии посещали. Или синоптик. По первым строчкам – натуралист. Рассуждал так: если утром объявят построение – скорее всего военный. Но вот что такое утро?

Далекий путешественник.

Открываю ежедневник, читаю.