Стравинский

Краски смирными должны быть. Как у Рублева. Феофан Грек сказал. Будто бы сказал. А я всё на веру принимаю. Доверчив до самозабвения. А иначе ничего не получилось бы. Не нужно простодушия стесняться. Все мы здесь те, кем хотели бы казаться. Обыкновенно теми, кем хотелось бы, мы не становимся. А здесь всё иначе. Таково правило первое. Сам себе положил. Правило и предупреждение. Но. Помнить, запомнить. Вот и вы со мной не случайно. Хотите в сад? Не хотите? Я никогда не мечтал ни о чем таком. Честно, честно. Мне очки напророчены были. И артрит. Разве что Наполеоном переболел, и всё. Не смейтесь, я тогда совсем маленьким был.

Здесь как-то не принято смеяться. Хотя очень много смешного. Очень. Сплошной анекдот. Третьего дня челюсть потерял. Так меня за старуху-процентщицу приняли. Один студентик так со значением посмотрел – мороз по коже. Третьего дня. Что-нибудь около месяца тому. Никто не смеялся. Притом Федор Михайлович – самый смешной писатель на свете. Чехов – пресный, а Достоевский – очень смешной. Нравственность нередко уловка, ловушка, изнанка. Мораль. Марля. Близорукость, шампанское, луна. Карты, чуть не забыл. В дурачка не желаете? А в трилистник? А, может быть, на саночках покататься? Вы, наверное, и саночек-то в глаза не видели, Сиддхартха, брахман? Ну, мало ли? А я, например, змей боюсь. А тогда многие Наполеоном переболели. Лично мне у него нравилась влажная прядь на алебастровом лбу. Неприступность и обреченность. В его глазах не порок – обреченность. С виду, да, некрасив, склонен к полноте, но вот эта прядь! Был бы красавцем, такого обожания не имел бы. Пряди такой больше не встречал. Разве что у младенца одного, и всё. Но то – младенец. Вырастет русым. Или пегим. Будет свинину коптить. А если бы не струсил, и дал пять копеек? Белая блузка, черный бант – в музыке спрятался. Женят меня здесь, чует мое сердце, или домой отправят. В сумасшедший дом.

Вот, опять пробивается – до-минор, соль-минор, ля-минор, доминант-септ, чистый стан, чистый, должен быть чистым. Tabula Rasa. Или лягушек полные карманы натолкают, как Аристофану. Домой возвращаться негоже. Что же это будет? Кем? Снова Стравинским? И зачем? Что же это будет? Песен послушать, разве что? Пьяных песенок. Хорошо бы.

Не мудрено.

Понимаешь, говорит, Римский-Корсаков говорит, Николай Андреевич говорит, если бы все было так очевидно, как в Гефсиманском саду, и музыка другой была бы. По Риве скучает. Скажите, а вы в той жизни тоже были индусом? Или вы не индус? Вижу, вы не намерены говорить. И не нужно. Не обязательно. Здесь все разговаривают сами с собой. Впрочем, прошу заметить, это не я пришел к вам, а вы явились ко мне. И весьма неучтиво с вашей стороны делать такую кислую мину. В том, что вы решительно не понимаете смысла моей болтовни, не ничего удивительного. То, что вы слышите – не есть слова. Звуки, арпеджио, гаммы. Намеренно подбрасываю вам музыкальные термины, что бы вы догадались. По большому счету мне нет до вас никакого дела. Впрочем, как и до себя самого. В этом неоспоримое преимущество нашего с вами теперешнего положения. Моего положения. О вас, или о ком-либо еще сказать ничего не могу. Могу только догадываться. А я, изволите видеть, кем был, тем и остался.

Не скрою, меня, как и всех, наверное, любопытство охватывало, когда речь заходила о переселении душ. Казалось, что в этом таится определенный смысл. А, может быть, реинкарнация и существует. Гильденстерн и Розенкранц. Только не для всех. Каждому, как говорится, по вере его. Один мой знакомый говорил, хочу покреститься, чтобы там не оказаться одному. Да, одному оказаться, вероятно, страшно. Это я бахвалюсь, когда говорю, что мне всё равно, дескать, привык к одиночеству. На самом деле один не был никогда. Даже когда оставался один. А вы можете лечь на рояль, если хотите. Никогда не лежали на рояле? Любопытные ощущения, стоит попробовать. Вот где настоящее парение. Почувствуете себя на мгновение дирижаблем, или яйцом. Потом привыкаешь, начинают кости ныть, поверхность твердая. А сначала – необычные ощущения.

На самом деле мы тянемся к страданиям. Слова «стражду» и «страдание» – однокоренные. Никогда не задумывались? Если вы еврей – не стесняйтесь. Я вас люблю. Старость вашу люблю, грамоту.

Если позволите, манков и пояснений вам делать больше не буду. Устал. Объясняться, пояснять. Это привычки. Оказывается, даже память стирается быстрее, чем привычки. Сначала чувства, эмоции, затем память, и, в последнюю очередь привычки. Или наоборот. Vice versa. Не знаю. Сейчас я думаю так-то, а через минуту – иначе. Путаница, не приведи Господи.