Страж

Старый белый «крайслер» свернул с дороги, объехал по кругу стоянку и затормозил у заднего входа в контору. Я пригнулся, чтобы меня не озарили фары, а затем выскользнул из главной двери и поспешил в сторону шале.

Внезапно во тьме на меня обрушилась музыка. А затем столь же внезапно смолкла. И я услышал, как хлопнула дверь.

Дойдя до своего шале, я обернулся и посмотрел на здание конторы. Свет в окнах горел, и мне был виден темный силуэт Зака Скальфа возле открытой двери. Хозяин наблюдал за мной.

— Чудесная ночка! — крикнул я ему, пытаясь представить дело так, будто я только что вышел проветриться.

После долгой паузы Скальф наконец отозвался:

— У меня к тебе дельце, парень. — Он вроде бы был ничуть не пьянее, чем когда уезжал, но теперь в его голосе слышалась злоба. — Ты позабыл зарегистрироваться. И если ты не против, я хотел бы получить деньги заранее.

— Конечно, — отозвался я, нащупывая в кармане бумажник. И пошел по направлению к конторе.

Запахом алкоголя и потного тела меня обдало уже на подходе.

— Как поживаете? — учтиво осведомился я.

Не проронив более ни слова, Скальф повернулся и вошел в дом. Я пошел следом.

В задней комнатушке работал телевизор, и отблески изображения играли в проеме двери, как будто там, внутри, бушевало пламя. Хозяин зашел за стойку, принялся рыться там и наконец извлек на Божий свет коробку из-под башмаков, в которой хранил вылинявшие синие регистрационные карточки и несколько шариковых ручек.

— Во бардак, — пробормотал он. — Ни фига найти не могу! — Затем он неожиданно разоткровенничался: — Моя старуха бросила меня на прошлой неделе. Во сука! Ну не совсем, правда, бросила. Поехала к родне в Лексингтон, только меня не предупредила. Вот так-то, — он срыгнул, словно для того, чтобы подчеркнуть свое негодование. — А хренова служанка больна. Ровно двадцать долларов, нормально?

Я протянул ему бумажку, а он подхватил ее и кинул в коробку из-под башмаков.

— Самый настоящий бардак! Глянь-ка, сколько дерьма, — он показал на груду пустых жестянок из-под пива и немытых тарелок на кофейном столике красного дерева, стоящем в жилой половине комнаты. — Вот черт!

Пока я у стойки заполнял регистрационную карточку, он нырнул в заднюю клетушку, чтобы немедленно появиться оттуда с упаковкой баночного пива. Откупорив одну банку, он протянул ее мне, а другие поставил на стол.

Высосав свою банку, он глубоко вздохнул, сунул большие пальцы под мышки зеленой жилетки и заявил:

— Хочу, парень, задать тебе один вопрос.

— Валяй, — ответил я, наблюдая за тем, как Скальф завалился на диван и закинул ноги на стол.

— Чего это ты тут делал в доме, пока меня не было?

— О чем ты? — я нервно рассмеялся. — Я просто вышел пройтись.

— Искал что-нибудь? — Он уставился на меня и запустил руку в свою длинную гриву. Рыжую, грязно-седую.

— Ладно, признаюсь. Мне хотелось позвонить. Хотя это и было не слишком важно. Когда я увидел, что никого нет в конторе...

— А не поздновато ли беспокоить людей, а? — кротко осведомился хозяин.

— И, когда я увидел, что в конторе никого нет, я пошел к себе в шале.

Скальф улыбнулся:

— Ой ли?

Взяв банку пива, я подошел к столу и, не дожидаясь приглашения, сел в кресло напротив хозяина.

— Я кое-кого разыскиваю. Человека по имени Принт Бегли. Мне пришло в голову, что ты можешь мне помочь.

— Кого, ты сказал, ищешь? — Он выбросил банку и разразился хохотом. — Принта Бегли! А какого черта, интересно, тебе от него понадобилось?

— Означает ли это, что он жив?

Скальф ничего не ответил. Он сидел трясясь от безудержного смеха.

— Я пытаюсь найти его, потому что я готовлю материалы для книги о Второй мировой войне. Я опрашиваю ветеранов Седьмой армии, принимавших участие в битве под Нюрнбергом.

— А почему это ты решил, что мне до этого есть дело?

— Я говорил с преподобным Пеннингтоном, священником церкви Святого Причастия в Пасфорке. Он сказал, что ты Бегли родня.

— Вот как? И ты являешься сюда, да не откуда-нибудь, а из самого Нью-Йорка, чтобы спросить меня о Принте? — Он подался вперед и внезапно грохнул кулаком по столу. — Будь я проклят!

— А ты знаешь, где он сейчас?

— Ты издеваешься? От него ни слуху ни духу тридцать пять лет. Смылся через пару дней, как вернулся с войны, ушел в горы, и только его с тех пор и видели. Он ведь, знаешь, был дурачком, вот люди и решили, что Господь прибрал его... По крайности, так говорят.

— Но куда он пошел? И что с ним случилось?

— Я же говорю, не знаю. Я был пацаном лет четырнадцати, может, пятнадцати. Мы с Принтом двоюродные братья, но мои старики не велели мне с ним водиться. Мне запрещали ходить в поселок, потому как люди там были бедные и грубые и ничего хорошего там взяться не могло. А говоря «ничего хорошего», они имели в виду Принта.

— Мне кто-то рассказывал, что он всех чурался.

— Это уж точно. Себе на уме, хоть и дурачок. Но мы с ним все одно якшались. Он называл меня «Крошка Зи». А, как тебе это? — Скальф рассмеялся и еще раз стукнул кулаком по столу.

На этот раз я рассмеялся вместе с ним.