Страж

— Здравствуй, Людвиг, — сказал он. — Извини, что всё… так получилось с этим парнем. Это не в моей власти…

— Ты следил за мной? — прищурился я.

— Нет. Не было нужды. Сам ведь сказал, привычки пора менять. Было понятно, как только ты узнаешь, что к чему, — в Богежоме ждать тебя не имеет смысла. При — единственное и самое близкое место, куда ты мог направиться.

— Ты сумел меня удивить, — сухо ответил я.

— Я здесь ни при чём. Тебе письмо от магистров со следующим приказом.

Он положил конверт на стол, и я, не глядя, спрятал его в карман.

— Они решили, что будут делать с этой проблемой?

Карл вздохнул, посмотрел на меня виновато и с сочувствием сказал:

— Всё было решено изначально. Я сделал свою работу. Ты сделал свою работу. Другие сделают свою. Извини.

Я вскочил, с грохотом опрокинув стул.

— Не надо, — сказал он мне тихо. — Всё равно уже поздно.

Я оскалился, точно зверь, и, не сказав ему ни слова, выскочил на улицу.

…Лошадь неслась галопом, и дорога мелькала передо мной со скоростью мысли. Горячий, пряный ветер бил в лицо. Деревья, мост, мелководная река, мельница, и снова деревья уходили за спину, терялись в облаке поднявшейся пыли.

Я нашёл его в придорожной канаве, среди больших лопухов, на листьях которых, словно смола, блестели тёмно-красные капли. Хартвиг лежал на спине, глядя незрячими глазами в бездонное, ожидающее осени небо. Я не стал считать оставленные кинжалами раны на его теле. Их было много.

Слишком много, чтобы я смог об этом когда-нибудь забыть.

В последние дни я часто думал о последствиях моего поступка. О том, к чему это могло привести не только Братство, где магистры слишком дорожат своей властью, но и весь мир. Каков был шанс, что Хартвиг поймёт и научит других? Ничтожный, но его нельзя было исключать.

Что бы произошло? Изменилось ли всё, что окружает нас? Стали ли люди другими? Лучше и чище, чем сейчас? Достойнее и честнее? Или же, наоборот, всё стало бы только хуже, и мир погряз в войнах и тьме?

Я никогда этого не узнаю.

Знаю лишь, что поступил так, как считал правильным. Прежде всего, для себя. Но сделал слишком мало для того, чтобы спать спокойно.

История третья Ангел смерти

Ущербная луна, старая и больная, плыла сквозь сапфировую ночь без всякой цели. Её давно ничто не интересовало и не тревожило, тоска, овладевшая ею, проникала в сердца тех, кто смотрел на неё слишком долго. Волки, в этот сезон покинувшие леса и пришедшие в долину полноводной Месолы, выли протяжную песнь смерти, и не было тех, кто мог бы их прогнать.

Ранняя осень на севере прибрежных областей Каварзере была тёплой и душистой, наполненной ароматами бесконечного летнего солнца, пронзавшего землю жаркими лучами с самого начала весны, а также ласковых дождей, приползающих от Аческих гор и щедро орошающих знаменитые виноградники этой страны.

С далёкого моря дул лёгкий бриз, принося в окружённую холмами долину запах соли и высоких хагжитских кедров, чья древесина славилась на весь мир. Молочная дорога, сотканная из сотен звёзд, спиралью рассекала небо, сверкая и искрясь, точно драгоценные камни в свете тысяч свечей.

Прекрасная ночь, если разобраться, жаль, что у меня не получится вкусить все её прелести.

Я, не щадя, гнал коня, используя шпоры и яростно прижимаясь к влажной гриве. Стук копыт сливался с симфонией звенящих в холмах цикад, и я летел по ночному Солезинскому тракту, непривычно пустому, а оттого зловещему, молясь, чтобы животное выдержало, не подвело. Мимо кипарисовых рощ, мимо маленьких сказочных ферм, в окнах которых не горело ни единого огонька, я всё ближе и ближе был к своей цели.

Конь едва не споткнулся, и я, не желая рисковать, сбавил темп, даря ему небольшую возможность для отдыха. Животное было третьим за последние сутки. Первое пало вчера, под замком Кастель-дель-Эльмо, второе — сегодня после обеда, возле оцепления, где нёс стражу смешанный полк гвардейских стрелков, усиленный отрядами кондотьеров южных провинций. Мне дали этого, я берёг его, сколько мог, но становилось понятно, что к утру от него будет мало пользы, потому что жеребец уже шёл неровным шагом, тяжело дышал, фыркал, разбрасывая с морды пену.

Дорога петляла меж виноградников. Пурпурные и тёмно-лиловые грозди давно созрели, но собирать их было некому. В этом году вина можно не ждать. Не будет молодого «Бароло» с лёгкой горчинкой, не будет ни терпкого и пряного «Барбареско», ни миндального «Вальполичелло», ни лёгкого «Монтачино». Вина, которыми всегда славилась страна, так и останутся здесь, на виноградных ветках.

На одном из поворотов я ощутил тяжёлый смрад разложения, сочащийся из зарослей дрока. Это уже не первый раз, когда я «нырял» в вонь, окутывающую тракт. Говорят, дальше всё ещё хуже.

Впрочем, куда уж хуже — я не знал. Деревни, через которые я проезжал, практически вымерли. Что происходит в самом Солезино, можно только догадываться. Но, как сказал мне Проповедник, когда я показывал подорожные усатому лейтенанту, чья рота перекрывала дорогу:

— Готовься к самому скверному.