Стражи Красного Ренессанса

Кашин: У меня теперь много времени. Я пенсионер.

Журналист: Хорошо. В таком случае, позвольте задать вопрос в лоб, почему вы стали пенсионером?

Кашин: Как почему? По возрасту. А вы хотели бы видеть меня у руля до гробовой доски? Я ведь не какой‑нибудь раб на галерах, который гребет, гребет и никак не нагребется. Я человек свободный.

Журналист: Тем не менее, некоторые аналитики полагают, что вы ушли в отставку из‑за экономического кризиса, разразившегося в Советской Конфедерации. Ушли, так сказать, под давлением новой формирующейся элиты.

Кашин: Это дискуссионный вопрос. И поверьте мне, многие историки, аналитики, такие журналисты, как вы, и прочие специалисты схожей направленности сделают на эксплуатации данной темы карьеру. Зачем же лишать людей хлеба?

Журналист: В публицистике нет единого мнения, к какому политическому направлению вас отнести. Кто‑то пишет, что вы левый фашист, кто‑то утверждает, что вы правый коммунист, другие причисляют вас к категории авторитарных социалистов и национал — советистов. А к какому политическому направлению вы себя относите?

Кашин: Ни к какому. Деление на правых — левых весьма условно. Оно придумано финансистами, чтобы ограничить возможность борьбы. Ты садишься играть с ними в шахматы, а они тебя говорят, если ты правый, то тогда играй исключительно на правой половине доски, если левый, то на левой. Но ведь так неудобно. Разумеется, ты проиграешь. Такие правила нас не устраивали.

Журналист: А чьи именно это были правила?

Кашин: Не важно, мне все равно. Я жил в такое время, когда играть по чужим правилам было смерти подобно. Но мы все равно садились за одну доску с чемпионами. И если что‑то шло не по сценарию моих оппонентов, и мне говорили, к примеру: "Так кони не ходят, и вообще ты лошадью не сюда ходи, ты лошадью туда ходи", я просто надевал кастет и ломал челюсть любому гроссмейстеру, и плевать на всех, даже если это политические гиганты, сравнимые с шахматными Ботвинниками, Бобби Фишерами или Каспаровыми. И я не считаю себя неправым, нам не в чем раскаиваться, мы спасали народ и страну.

Журналист: То есть для вас вопрос слезы невинно замученного ребенка не стоял?

Кашин: Для меня стоял вопрос слез, пота и крови невинно мучимых миллионов. Вся информация по казням открыта и находится в свободном доступе в интернете, можете посмотреть, кого, когда и за что. Семьсот с небольшим тысяч расстрелянных и умерших на принудительных работах и в местах заключения за двадцать лет, из них половина — это вообще, считай, иностранцы — нелегалы и лица к ним приравненные. Такова цена спасения десятков миллионов. И где вы видите невинных? Тот же Достоевский сказал: "все виноваты за всех". А мы взяли на себя вины больше других. Намного больше и добровольно! И это наш крест.

Журналист: Кирилл Константинович, вы ведь сами себя, совершенно не стесняясь, именовали и именуете диктатором? Почему?

Кашин: Потому что я и был диктатором. Так назывались в Республиканском Риме чрезвычайные должностные лица. Они назначались в периоды крайней опасности для общества и государства.

Журналист: Но, насколько мне известно, в Риме диктаторам давались полномочия максимум на шесть месяцев, а вы правили двадцать лет…

Кашин: Пятнадцать лет. Как диктатор я руководил страной с 2047 по 2062 годы. А потом на следующие пять лет я был законно избран. Но это не суть важно. В Риме так не воровали, за полгода никто не справился бы. У нас настолько все прогнило, что даже гуси гоготали за прайс, да и то, только на интернет — форумах. Третий Рим спасать было некому. Пришлось основывать Четвертый — в Сибири. С новыми правилами шахматной игры. Теперь уже нашими правилами.

Журналист: Какие первые задачи для себя вы ставили, когда Совет Народных Депутатов делегировал вам чрезвычайные полномочия?

Кашин: Идеологическая мобилизация населения. Времена были трудные, и разноориентированное общество просто не смогло бы выжить. Невозможно поставить общей цели, невозможно сформулировать концепцию, в рамках которой имелся бы демократический выбор, ничего невозможно. Только грабь, воруй, убивай. Хаос, который из контролируемого постепенно превращается в неуправляемый. Был выбор: либо мобилизация и новая попытка, либо смерть.

Журналист: И вам удалось заставить людей мобилизоваться?

Кашин: Во — первых, не мне, а нам, всем тем, кому надоел вечный беспредел, во — вторых, никто особо никого мобилизоваться не заставлял. Нужен просто ориентир и некий процент населения, согласный перенаправить свою энергию в нужное русло, остальные намагнитятся сами собой. Так было всегда и во все времена.

Журналист: И таким ориентиром стал национал — советизм?