Стражница

– Будешь, милая, будешь, – тотчас перейдя на «ты», заприговаривала медсестра. – Раз три дня прожила, будешь и дальше.

– Правда? Не утешаете? – Голоса Альбине не хватало, и она не говорила, а хрипела.

– Вот ей-богу! – Сестра перекрестилась. – Доктор вас все время смотрит, про три дня – это его слова. Главное, сказал, чтобы в себя пришла.

Альбина обессиленно закрыла глаза. Отчаяние, удушавшее ее подобно воде, залившей дыхательные пути, отступало, уходило от нее – словно вода, вихрясь воронкой, сливалась в открывшееся отверстие, и уходила, оставляла ее корежившая все внутри тревога. Что бы с Ним ни было до того, раз она пришла в себя и будет жить, – будет все в порядке и с Ним. Несомненно. Она знала это так же наверняка, как то, что она – это она.

Через некоторое, самое недолгое время она почувствовала, что ее всю перекручивает болью. Боль была во всем теле, ломала ее, просверливала визжащими сверлами одновременно в тысячах мест, – невозможно терпеть. Как странно. Словно тревога за Него являлась наркотиком, заглушавшим эту физическую боль, и лишь отступила – прекратилось и ее наркотическое действие.

Она застонала и снова открыла глаза.

– Что, больно? – понятливо спросила медсестра.

Альбина молча сказала веками «да».

– Сейчас пойду доложу, – поднялась медсестра. – Еще б не больно, конечно. Три с половиной часа тебя зашивали. Такая была порезанная. Твое еще счастье – живучая. Где это тебя так?

Альбина не ответила ей, закрыв глаза.

Сколько прошло времени, прежде чем она заново пришла в себя после сделанной ей оглушающей наркотической инъекции, – это Альбине осталось неизвестно. Теперь была ночь, белый круглый плафон под потолком сиял желтым колючим шаром, а рядом с ней никого не было. Она заволновалась. Теперь ей – она ясно чувствовала в себе это желание – требовалось узнать все до конца: что с Ним такое было, что у Него за болезнь, какой такой комитет по ЧП и зачем этот комитет полетел к Нему.

– Э-эй! Кто там? Кто-нибудь! – позвала она, пробуя приподняться на локте, и тотчас тело ее отозвалось раздирающим огнем боли, и она упала обратно на подушку. Однако палата, в которой она лежала, являлась, по-видимому, реанимационной, и медсестра дежурила прямо здесь, – глаза успели ухватить другую кровать, и от нее, откликаясь на Альбинин голос, поднялась белая фигура.

Сейчас это была другая медсестра, не та, что днем.

– А, проснулись! – сказала она. – Все хорошо, завтра вас в общую переведут, я полагаю.

Альбина подумала с досадой: новой медсестре придется объяснять заново, что ее интересует.

Но медсестра поняла Альбину с полуслова.

– Да, конец делам, – сказала она. – Эти все, из комитета, все арестованы. А он никакой не больной, так это они объявили, снова в Москве, прилетел, жив и здоров, снова у власти.

Альбине не могла представить себе из ее слов всю картину.

– Подробней, пожалуйста, – попросила она. И добавила через паузу: – С вечера восемнадцатого.

– А, вы ж не знаете ничего! – дошло до медсестры.

Она начала рассказывать о событиях минувших трех дней – об Его аресте на его даче в Крыму во время отдыха, о танках на московских улицах, о пресс-конференции, которую устроили эти люди, создавшие комитет по ЧП, о ночном бдении народа на площади перед неизвестным до того зданием на берегу Москвы-реки, называемым теперь Белым домом, о баррикадах, которые там сооружались[77], – Альбина слушала с жадностью, вбирала в себя каждое слово и поражалась тому, как хрупко все было, на каком волоске висело, не волоске – паутинке, малое неверное движение – и все бы оборвалось, рухнуло, и то, что Он делал предыдущие годы с таким трудом, с таким напряжением всей своей воли, стало бы напрасным, бессмысленным. Впрочем, поражаясь, она не удивлялась. А как могло быть по-другому, если три этих дня она сама провисела на паутинке? И тому, что такую громадную, главную, собственно, роль сыграл в минувших событиях тот, властно-хитроглазый – Крутой, снова прозвучало в ней, – она тоже не удивлялась. Они были в связке, они были сиамскими близнецами – вот кем, осенило ее, и друг без друга они не могли, друг без друга им было нельзя, они взаимоукрепляли друг друга.

– Значит, уже в Москве, все? – не удержалась, уточнила Альбина у медсестры, когда та закончила свой рассказ.

– Да, да, уже даже по телевизору показывали, – подтвердила медсестра.

Теперь Альбина могла спросить и о себе.

– Я как… тут оказалась? – спотыкаясь, подыскивая для своего вопроса форму понейтральнее, выговорила она.

Лицо у медсестры напряглось в суровом отчуждении.

– Вы что, ничего не помните?

– Как здесь оказалась – нет.

Медсестра поиграла лицевыми мышцами. Лицо ее выразило поочередно неприязненное любопытство, и сочувствие, и негодующее возмущение, и еще массу всего.

– Вас нашли, – ответила она в конце концов.

– Где? – поняв, что из медсестры придется вытаскивать все по слову, спросила Альбина. – Когда?

– Ночью вас нашли. Милиция.