Стражница

Ее совершенно случайно обнаружил милицейский патруль в кустах около дороги, когда милиционеры решили справить малую нужду и, остановив машину на самом темном участке улицы, вышли из нее. Один из них, забираясь в кусты, споткнулся обо что-то и упал. Она лежала совершенно бесчувственная, милиционеры не смогли прощупать у нее даже пульса и вызвали реанимационную машину по рации только для того, чтобы зафиксировать смерть. Время было около полуночи, и ей повезло, как редко кому везет: наверное, пролежи она там еще час-другой, теперь бы она лежала не здесь.

– Что с вами такое случилось? – не удержала себя от соблазна спросить медсестра.

– Не помню, – сказала Альбина.

Медсестра, осознала она сейчас, совсем молоденькая, и лицо ее выражало твердую, непререкаемую убежденность, что дурное происходит только с людьми, которые сами того заслужили.

Она, однако, действительно не помнила. Не в том смысле, что все происшедшее с нею три дня назад вымылось из памяти и на месте того вечера зиял провал. Она не помнила тот вечер как событие, которое бы требовало от нее воздаяния. В ней не было чувства мести, желания расправиться с бывшим своим любовником. В ней было только одно чувство, одно желание: поскорее задвинуть случившееся в далекое прошлое, избавиться от него, поставить на нем крест – как ничего и не произошло. В известной степени, это ее чувство было родственно счастью. Не это бы, так что-то другое случилось бы с нею, – абсолютно неизбежно. Так какая разница, что случилось.

И это же – не помню – сказала она следователю, когда он на следующий день, только ее перевели в общую палату, пришел к ней в накинутом на плечи белом халате.

– Ну-ну, не может быть, – увещевающе сказал следователь. Теперь это был настоящий следователь, и был он не женщиной, – мужчиной. – Вы не волнуйтесь, мы вас защитим, вы под нашим крылом, гарантируем вам самую полную безопасность.

Альбине невольно стало смешно: она вспомнила тех постовых милиционеров, что молча ходили мимо нее, когда она сидела с грязной тряпицей перед собой на асфальте, и только многозначительно похлопывали себя дубинками по ноге.

– Что вы улыбаетесь? – спросил следователь, почему-то оглядываясь.

– У вас вся спина белая, – сказала Альбина.

– Что? – не понял следователь. И до него дошло. – Ну что вы дурите! Не нужно этого. Совершенно. Не бойтесь ничего, я же вам говорю. Вы в безопасности, можете обо всем рассказать. А если вы боитесь каким-либо образом повредить вашему мужу, можете тоже не волноваться. К мужу вашему никаких претензий нет. Наоборот. Он очень даже достойно проявил себя в дни путча.

Она поняла, что ее идентифицировали. Но это ее нисколько не взволновало. Она была готова к тому. Ее разоблачение являлось платой за то, что осталась жива.

– Как это – достойно? – усмехнулась она. – Спрятался, наверно, и сидел как мышь. Ни «да», ни «нет», а?

– Нет, я вам просто сообщил, чтобы вы приняли во внимание, – поторопился ответить следователь. – Вы ведь хотите, чтобы мы нашли этих сволочей?!

Альбина отрицательно покатала по подушке головой.

– Нет?! – неверяще воскликнул следователь.

– Отстаньте вы от меня, – сказала Альбина.

Она закрыла глаза и больше не открывала их, сколько следователь ни задавал ей вопросов, пока он не был вынужден подняться и уйти от нее.

Она услышала, как дверь палаты за ним захлопнулась, и немного погодя открыла глаза. И только открыла, дверь вновь растворилась, и вошел муж. Показалось ей или нет, она не была уверена в своем впечатлении, потому что необычайно устала от разговора со следователем, голову ей кружило и все видела сквозь стеклянный ток воздуха перед глазами, но, похоже, у него был насмерть перепуганный вид – вид голодной собаки, которую поманили костью, однако вместо того, чтобы дать ее, безжалостно, жестоко избили.

– Ты! – сказал он, косясь на капельницу, из прозрачной колбы которой, по прозрачному катетеру, сочилось к ней в вену ее питание. – Жива, слава богу!

«А ты бы хотела, чтоб сдохла?» – просилось с языка, но она удержалась и просто ничего не ответила.

Колыхнув животом, он опустился на стул, с которого только что поднялся следователь, помолчал растерянно, не найдя у нее поддержки в разговоре, и повторил:

– Ну вот… слава богу! – И заторопился: – Ты не волнуйся, я тебе обещаю: ни в какую психушку, дома будешь, только дома, непременно… я тебе обещаю!

– С каких это щей такой добрый? – сорвалось на этот раз у нее с языка язвительно.

Но он как бы только обрадовался ее словам.

– Немного полежишь здесь, поправишься… потом выпишешься… и домой, будешь дома, все будет хорошо!

Он говорил – и у него был вид, будто подхалимски виляет хвостом перед своим обидчиком, в надежде получить кость хотя бы теперь, избитая нещадно собака. О том, где она обреталась этих целых четыре месмяца, чем занималась, он, судя по всему, даже не смел заикнуться.

– Какие новости? Что у тебя происходит? – спросила она равнодушно – совершенно ничего не желая знать о нем, – лишь для того, чтобы подать голос.

Он дернулся. Будто в самом деле был избитой собакой, и она вновь ударила его.