Стражница

В день, когда собиралась отправиться в лес, она каждый раз поднималась с заботой, как наилучшим образом устроить первую половину дня, сделать из того, что в любом случае необходимо, побольше, дабы ее отсутствие на работе во второй половине не слишком бы сказывалось на делах. Она просыпалась – мысль об этом уже стояла в сознании, заслоняя собой весь горизонт начинающего дня, не позволяя отвлечься ни на что другое, а потом, в поссовете, всю эту первую половину дня жила предвкушением своего лесного похода, смаковала вопоминания о походах прошлых, видела себя то в одном месте лыжни, то в другом. Миг, когда становилась на лыжи, был словно бы мигом некоего освобождения – она будто сбрасывала с себя все свое прошлое, что было прожито, все возможное будущее, и оставались только лыжи, это их свистяще-поскрипывающее скольжение, эти еловые лапы в барских шапках снега, этот графит голых ветвей лиственных, она забывала о себе, о семье, о времени – обо всем, и возвращалась к реальности только от немоты в мышцах, когда ноги почти не двигались. И когда после возвращалась домой, не было уже дела ни до чего – лишь бы дотянуть день до ночи, сделать какие-то самые необходимые домашние работы и упасть в постель.

А на следующий день все тело ломило и ныло от вчерашней усталости, ноги подгибались, движения были заторможены, и не было сил двигаться по-иному; на то лишь их и оставалось, чтобы перемогать эту свою немощь. А там вновь подступил срок лыжам, – и все повторялось; если же отправиться в намеченный день на лыжах не удавалось, день проходил в томлении по ним, в нетерпеливом ожидании дня нового, когда точно получится выйти в лес; и так неделя перетекала в неделю, и каждая наступившая полной копией повторяла собой ушедшую.

Это было похоже на что-то вроде анабиоза, на какое-то подобие непроходящего лунатического сна, и она отдавала себе в том полный отчет, но, отдавая, ничуть не хотела выходить из того состояния. в каком находилась, ей было хорошо в нем, она чувствовала себя как бы объятой неким тесным, ласковым, теплым лоном, – возможно, так ей было в материнской утробе, и это ее нынешнее ощущение являлось воспоминанием о ней.

С каждым разом она ходила на лыжах все лучше, могла пройти теперь много больше, чем в первые выходы, вспоминались забытые навыки, возвращалось прежнее, молодое умение, и она постоянно обновляла маршруты прогулок, удлиняла их, расширяла тот первоначальный район, который был ею освоен, попадая в места, где никогда прежде бывать ей не доводилось, заново, по сути, открывая для себя окрестности поселка, в котором были прожиты годы и годы.

В одну из таких своих будних прогулок она встретилась в лесу с Семеном-молочником. Из лесной чащобы, со снежной целины вышли неожиданно к накатанной беговой лыжне необычно широкие лыжные следы, влились, потоптавшись на месте, в эту накатанную лыжню, разом расширив ее едва не вдвое, и с километр, пожалуй, Альбина шла по непомерно широкой для ее узких спортивных лыж колее – с чувством, будто надела обувь не по размеру, – потом широкие лыжи выступили с лыжни и снова ушли по целине, исчезнув в зарослях, но буквально через сотню метров вернулись, пересекли накатанный след и ушли в другую сторону, чтобы, однако, вернуться и вновь влиться в лыжню через следующие сто метров, а там, спустя минуту, впереди, на перекрестье лыжных путей она увидела стоящую мужскую фигуру. Вернее, не стоящую даже, а топчущуюся: мужчина переступал лыжами, поворачивался в одну сторону, в другую, отъезжал немного вбок и снова оглядывался – будто он что-то потерял и сейчас искал. Альбине сделалось не по себе. Не столько от странного поведения мужчины, сколько от того, что это, вероятней всего, был тот самый обладатель широких лыж. Человек на широких лыжах внушал опасение уже такими необычными лыжами. Инстинктивно она было замедлила шаг, поймала себя на этом – и вернулась к прежнему ритму. Поворачивать и убегать не имело смысла: слишком малое расстояние разделяло их, и если б мужчина вдруг решил броситься за ней вдогонку, настигнуть ее ничего бы ему не стоило.

Мужчина тоже заметил Альбину, повернулся к ней лицом, посмотрел из-под ладони, и когда расстояние между ними сократилось метров до сорока, она узнала Семена.

– О, кого зрю! – зашумел Семен, когда она еще подходила к нему. – Альбина Евгеньевна! Сударыня-барыня! Физкультурой занимаемся? Здоровье укрепляем?

Альбина не видела его уже довольно давно. Все коровы у него нынешний год были стельные, и за молоком она сейчас не ходила.

– Тоже, вижу, физкультурничаете, – ответила она ему, останавливаясь.

– Это как сказать, как сказать! – с удовольствием, как всегда, посыпал словами Семен, раздаваясь своим пухлым круглым лицом вширь – как бы улыбаясь. – Кто физкультурничает, здоровье укрепляет, а кто по делам, по заботам… наоборот – здоровье тратит.

– Как это вы его тратите?