Стражница

– Как, как! Так! У меня, милая вы моя Альбина Евгеньевна, что, время есть по лесам разгуливать? Я не просто так, я – не как вы. Я хожу, присматриваю, где коровок летом пасти буду. На лыжах-то зимой сподобней обойти? То-то! А вы: физкультурой! Это вы физкультурой, а мне летом коровок пасти. Это вы бездельники, а я пашу. За молочком-то, поди, коровы растелятся, прибежите, соскучились, поди, уже по молочку?

– Соскучились, прибежим, – сказала Альбина.

– Во, то-то! А Семен вам, между прочим, цену-то еще поднимет. Поднимет-поднимет цену, будьте уверены, готовьте карман, куда денетесь!

– Ну, счастливо! – не стала больше слушать его Альбина, переступила лыжами, обошла Семена и снова встала на лыжню.

– Вы ко мне еще всем скопом прибежите: Семен, выручай, не знаем, как жить, дай совет! – крикнул Семен ей вдогонку. – Настанут времена, обещаю!

В другой раз, на проселочной дороге, о существовании которой до того, как стала ходить на лыжах, даже не подозревала, она встретилась с Татьяной-птичницей. Альбине нравилось выезжать на эту пустынную дорогу, идти ее обочиной по прямому, тянущему себя подобно струне следу, нравилось именно из-за струнной прямизны лыжни, ее безотчетной устремленности словно бы к некоей цели, и когда дорога выбегала к полевому простору и тут же необъяснимо изгибалась крутой излучиной, с удовольствием сворачивала с нее, следуя лыжному следу, обратно в лес. Иногда тишина дороги оживлялась звуком мотора, и, то обгоняя Альбину, то приближаясь навстречу и угасая мотором за спиной, проезжал грузовик или трактор, а однажды вдали, двигаясь навстречу, появилась человеческая фигура, потом стало возможно разобрать, что на веревке за нею тянутся груженные чем-то сани, и когда совсем сблизились, оказалось, что фигура с санями – это Татьяна.

– Откуда? – изумилась Альбина, когда поздоровались и остановились напротив друг друга. У нее, несмотря на несомненную устремленность дороги к некому жилью, из-за того, что она ничего не знала об этом жилье, было все-таки ощущение, что дорога ведет в никуда.

– Откуда, откуда, – сказала Татьяна, оглядываясь на свою поклажу. На детских санках со снятым сиденьем лежал, укрытый сверху полиэтиленовой пленкой, туго наполненный чем-то рогожный мешок. – От верблюда, наверно! Курочек-то мне кормить нужно? Вот и тащу. Видишь, как дается? Пять километров уж отпёхала, и еще не меньше.

– Зерно, что ли? – догадалась Альбина о содержимом мешка.

– Ну так не соль, наверно.

– А там что, деревня, ферма какая-то? – поинтересовалась Альбина. Выходя из леса на продуваемый ветрами полевой простор, дорога теряла для нее всякую привлекательность, но узнать, куда она могла бы привести, было все-таки любопытно.

Татьяна, однако, истолковала ее слова по-своему.

– Украла, думаешь? Как бы не так, украдешь у них! Уплатила, по квитанции. Да еще сверху, считай, столько же взяли, чтобы продать! Не знаешь, что ли, как у вас в конторах-то?

Альбина пожалела, что вообще остановилась и заговорила с Татьяной. Татьяна с той поры, как отказалась сама носить яйца и беспричинно накричала на нее, очень изменилась, не улыбалась больше, угодливо и словно б приветливо, наоборот, чуть что – норовила охлестнуть какой-нибудь грубостью, но здесь, в лесу, от неожиданности встречи Альбине все это забылось.

– Ты у меня в конторе за что-нибудь давала? – раздосадовано сказала она. И, оттолкнувшись палками, пошла по лыжне дальше.

Ей думалось, прогулка испорчена безвозвратно, ничего не исправить, но уже через десять минут она ничего не помнила о происшедшей встрече, ей снова было хорошо, спокойно, умиротворенно, снова для нее ничего не осталось, кроме свистящего звука лыж под ногами, слепящего снега вокруг, величественного молчания леса, и, поймав себя на этом свойственном ей последнее время чувстве умиротворенности, она испытала острую, даже мучительную, до слез на глазах благодарность к тому врачу из поликлиники, что посоветовал ей встать на лыжи.