Стрекоза

В самом углу площадки, возле окна, тесно прижавшись друг к другу, стояли двое. Девушка лет семнадцати, востроглазая и смешливая, в красном берете, что-то шептала на ушко молодому человеку, склонившему к ней лицо, и в промежутках своего рассказа часто и мелко хихикала. На повороте их качнуло в сторону, и парень споро подхватил ее, нежно притянув к себе, чтобы не упала. Оба засмеялись.

«Бедный, бедный Паша, – отчего-то подумалось Витольду. – Он так искренне привязался к Людвике, а она ему не пишет. Но она никому не пишет. Ни-ко-му не пишет. Все ли с ней в порядке? – вдруг забеспокоился он и сильнее прижал портфель. – А вдруг ей нездоровится? Или она попала в беду?» Отчего-то случайные мысли о Людвике и Паше и снова о Людвике стали набирать несвойственный Витольду накал. Невесть откуда взявшееся беспокойство не желало уходить, а нарастало с каждой минутой и даже стало чем-то напоминать тихую панику. «Ах, друг мой, – сказала бы на это ему Берта, услышь она его мысли, – паника не бывает тихой, потому что паника – это крайне напряженная эмоция страха, а сильная эмоция по определению не может быть одновременно эмоцией слабой». И была бы права, но Витольд почему-то не мог успокоиться. Странное дело, Людвика так давно отсутствовала, что он незаметно привык к тому, что ее нет рядом и что это нормально, но именно сегодня ему отчего-то стало страшно. В замешательстве он стал проверять, плотно ли закрыт замок на портфеле, хотя точно знал, что да – он щелкнул замком при выходе из аудитории. Да и какое это имело значение для мотива подступившего к горлу панического страха?

Он почувствовал, что лоб стал покрываться пленкой липкого холодного пота, но вынуть носовой платок из кармана плаща в тесном пространстве было невозможно, и потому он стиснул посильнее портфель как единственную точку опоры в автобусе, немилосердно подбрасывающем пассажиров на ухабах и резких поворотах, и попытался определить причину так внезапно возникшей у него тревоги, в третий раз скользя пальцами по замку и проверяя, не открылся ли он… «Так, вернемся к тому моменту, с которого началась паника», – пытался он успокоить себя, тупо глядя в окно, за которым мелькали улицы, огни начинающих зажигаться фонарей, неслись машины, урчали мотоциклы. Но этот поток транспорта не отвлекал, как хотелось бы Витольду, от набирающей обороты паники в его голове, груди и мелко дрожащих пальцах, а только усиливал ее. «Я подумал о Паше. Бедный, бедный Паша. А отчего он бедный? Она ему не пишет. Так она не только ему не пишет. Она никому не пишет. Вот! – чуть не вскрикнул Витольд. – Вот с этого и началось беспокойство. Она никому не пишет. Значит, что-то не так? Нет, неверно. Она писала». Витольд попытался убедить себя в том, что дочь иногда давала о себе знать. Да, они получили всего пару открыток за полгода, но почему-то раньше это его так не пугало. Отчего же он так переполошился теперь? Отчего? Его начало мутить, и чем дольше он смотрел на пробегающий рядом транспорт, тем явственнее его сознание начинало предательски сползать куда-то вниз, мимо сиденья, на грязный, замусоренный за день пол… «С ней что-то случилось», – выстукивала зловещим шепотом в висках барабанную дробь его обезумевшая тревога. «С ней не все в порядке», – эхом отзывался в ушах и голове металлический голос доктора Фантомова, а где-то пониже затылка, вокруг шеи, вдруг обвертелась и зашипела дикая тоска, как будто и впрямь что-то было не так и, возможно, ничем уже нельзя было помочь…

Тут объявили его остановку и, протискиваясь сквозь успевшую ввалиться в автобус толпу, Витольд наконец оказался на улице. После двух-трех глотков прохладного вечернего воздуха вперемешку с моросью, разбавленной парами бензина и запахами тлеющих костров, на которых дворники жгли упавшие за день листья, ему стало легче.

«А может, у меня начинает развиваться старческая клаустрофобия?» – мысленно спросил он Берту. «А разве клаустрофобия не врожденная болезнь?» – ответила бы ему вопросом на вопрос Берта, подражая доктору Фантомову. И опять была бы права, потому что, скорее всего, эта фобия, как и многие другие, не зависела от возраста.

Через некоторое время паника отпустила.