Стрекоза второго шанса

В лице у нее было что-то младенческое – что-то такое, что невозможно подделать. Мамася успокоилась, окончательно убедившись, что грабить ее не будут, но не факт, что это хорошо, потому что, кажется, она влипла в одну из тех «помогательных» историй, в которые влипала всю свою жизнь.

Девушка казалась ей мучительно знакомой. Одноклассница Рины? Дочь кого-то из знакомых? Чем дольше Мамася об этом размышляла, тем сильнее у нее болела голова. Боль сосредотачивалась в висках, а оттуда уже переползала к глазам. Веки наливались тяжестью, и Мамася понимала, что любое движение зрачков просверливает ей голову.

– Мы где-то виделись? Ты раньше жила в нашем подъезде? – спросила Мамася с усилием.

Еще один прозрачный взгляд без капли памяти. Вся душа девушки, все ее внимание сейчас там, на полу.

– Муравейсик убезал! У него лапка болит! – сказала Эля.

– Загипсуем, – успокоила ее Мамася.

Она сдалась, закрыла глаза, перестала вспоминать, где видела девушку, и боль сразу ушла.

Дверь ванной открылась. Выглянул Долбушин.

– У вас есть водка? – хрипло спросил он.

– Что у меня есть? – переспросила Мамася напряженным голосом человека, который получил ответ на больше вопросов, чем задавал.

– Водка! Но сойдет и джин. Еще мне понадобятся три чистых сухих кухонных полотенца, пинцет, небольшие щипцы, ножницы, игла и новая рыболовная леска!

– Лески нет.

– Плохо. Тогда нить для чистки зубов!

Мамася вздохнула. Ей вспомнилось, что среди прочих хищных увлечений ее дочери было и покушение на жизнь бедных рыбок, виновных лишь в том, что они поверили в бескорыстие человека, угощающего их червячком.

– Я не чищу зубов нитками. Лучше я поищу леску! – пообещала она.

Пока Долбушин, получивший то, о чем просил, возился в ванной, Мамася отвела Элю на кухню и накормила ее. «Эля-девочка» ела с хорошим взрослым аппетитом. Робкие попытки Мамаси узнать хоть что-то, ни к чему не привели. Эля-девочка сообщила, что они ехали на машинке и что «дядя пит» и «ляля пит».

– Это-то как раз неудивительно! Уже глубокая ночь! – трагически произнесла Мамася.

Она пыталась задавать дополнительные вопросы, например где спит дядя и как зовут лялю, однако Эля-девочка этого или не знала, или ей не хотелось зацикливаться на таких мелочах. Она вспомнила, что вроде был еще один дядя, который «бил-бил-бил».

– Правда? – оживилась Мамася. – А где он, этот дядя?

– Он тоже пит! – важно сказала Эля и, подтверждая, что спать должны все, заснула сама, положив голову на стол.

Через четверть часа из ванной появился Долбушин. Халат Артурыча был ему велик и одновременно коротковат. Он с трудом опустился на стул, с которого Мамася недавно с огромным трудом стащила Элю.

– Спасибо! В ванную пока не заходите. То, что вы там увидите, вас не обрадует. Потом я все уберу! – Заметно было, что «спасибо» он произносит с трудом и вообще устойчивой привычки благодарить у него нет.

– У вас получилось? – спросила Мамася.

– Все в порядке. Я ее зашил.

– Зашили рану? Но это же чудовищно больно!

Высокий мужчина взглянул на зонт.

– Боль от иглы вполне терпима, – сказал он и, о чем-то вспомнив, оглянулся. – А где ваша… моя?..

– Она «пит» на моей кровати. И два дяди тоже «пят», правда, я понятия не имею где. Надо думать, под забором! И ляля «пит». И я тоже хочу «пать»! – не удержалась Мамася.

– Ложитесь, конечно! – великодушно разрешил Долбушин. – И не волнуйтесь! Через пару-тройку дней мне станет лучше, и мы уйдем!

Мамася закашлялась. Жить становилось все интереснее.

– Когда вы уйдете? Вам что, негде жить?

Долбушин задумался, как видно, впервые задаваясь этим вопросом.

– Похоже, что да.

– У меня есть муж! – торжественно сказала Мамася.

Она принадлежала к числу тех женщин, которые всякому новому человеку обязательно сообщают, что у них есть муж. Долбушин пошарил глазами по кухне, но мужа не обнаружил. Возможно, он спрятался за батареей.

– Поздравляю! А у меня вот мужа нет, – сказал Долбушин.

– Он сейчас в командировке, но он вернется и вас вышвырнет! – зачем-то добавила Мамася.

Долбушин заверил ее, что его это радует. Говорил он с усилием. Заметно было, что безумно устал и ему хочется лечь и выключить мир до момента своего пробуждения. Заметив на столе чашку с недопитым чаем, он потянулся к ней.

В Мамасе взыграл гигиенист-теоретик:

– Нет, нет и нет! Только не из этой чашки!

– Почему?

– Я из нее пила, а у меня грипп!

Долбушин мимоходом коснулся чашки ручкой своего зонта.

– Не беспокойтесь! Теперь там нет ничего живого.

Мамася подумала, что он свихнулся, но подумала мирно и без раздражения. Психов она ценила за самобытность.

– Почему вы не оставите свой зонт в коридоре?

– Не могу.

– Почему не можете?

– Я бы его оставил. Он не оставит меня, – серьезно ответили ей.

Мамася ничего не поняла, но переспрашивать не стала. Думала уже о другом.

– Простите, что я дернулась, – извинилась она.

– ?

– Тогда в ванной, когда вы попросили водки. Это слово меня пугает. Вы напомнили мне отца Рины, – сказала Мамася.

Долбушин вскинул лицо.

– Кого напомнил?