Стрела бога. Человек из народа

Она поспешно опустила подол, подошла ко мне и стала оттирать огромное бурое пятно, красовавшееся на моей новой белоснежной рубашке. Потом подняла бидон и принялась листьями счищать с него песок и остатки супа. К своему удивлению, я услышал, что она плачет и бормочет что-то вроде: «Бедная моя мама, она умрет от голода». Мне кажется, в действительности она плакала от унижения: остатки жалкого завтрака, разбросанные по земле, ясно свидетельствовали о бедности ее семьи. Впрочем, возможно, я ошибаюсь. Во всяком случае, ее слезы ужасно расстроили меня.

— А что, если отнести ей хлеба и банку консервов? — спросил я. — Это можно купить по дороге.

— Я не захватила денег, — сказала Эдна.

— У меня есть при себе немного. — Я вздохнул с облегчением. — Кстати, мы купим что-нибудь, чтобы смазать ваше колено. Эдна, дорогая, мне ужасно жаль, что так получилось.

Глава десятая

После этого происшествия я уже не мог поговорить с Эдной так, как хотел. Но мне удалось выведать у нее, что первый день рождества она проведет в доме миссис Нанга, будет помогать ей по хозяйству, и я решил явиться туда с визитом.

На рождество в Анате, как и во многих других поселках в нашей части страны, прибавляется народу, на улицах царит оживление. Молодые люди и девушки, уезжающие работать в город, возвращаются домой с кучей денег, которые они тут же спускают. Приезжают на каникулы школьники, студенты специальных учебных заведений и те немногие счастливчики, которым удалось попасть в университет. Вся эта хорошо одетая, уже вкусившая иной жизни молодежь сразу меняет облик нашей деревни, придавая ей веселый и праздничный вид. Парни, которых я встречал в этот день, щеголяли в итальянских ботинках и узеньких брючках, а у девушек были накрашенные губы и гладкие прически — они научились выпрямлять волосы горячими щипцами. Я даже видел девицу в брюках — это был уже верх дерзости.

Я пришел в дом Нанги около одиннадцати. Эдна еще не появлялась. Вместо нее я застал в гостиной какого-то молодого человека, от которого за милю разило водкой; он громко разглагольствовал и требовал, чтобы миссис Нанга дала ему выпить. Судя по виду, он был мелким городским торговцем. Миссис Нанга обращалась с ним спокойно и твердо. Видно было, что все это ей не в новинку. Пожив год-другой в богатстве, поневоле научишься отваживать менее удачливых сородичей.

— Дай мне пива! — икая, кричал молодой человек. — Достопочтенный мистер Нанга мне брат, у него есть шиши, а у меня нет ни шиша.

Он первый рассмеялся своей шутке и перевел на меня осоловелый взгляд. Я не мог удержаться от улыбки — наши торговцы славятся по всей стране своим балагурством и изворотливостью.

— Да, у меня нет ни шиша, — повторил он. — Бутылка пива стоит пять шиллингов, для почтенного мистера Нанги это не расход, у него денег — завались. Видали, какой дом затеял? В четыре этажа! Прежде, бывало, если кто построит двухэтажный дом, так весь город бежит смотреть. А мой родственничек размахнулся на четыре этажа! Я бы мог напроситься к нему жить. А я чего прошу?… Всего-навсего одну бутылку пива, обыкновенного пива за пять шиллингов.

— А почему бы вам и в самом деле не жить вместе с нами? — спросила миссис Нанга, чтобы переменить разговор. — Разве брат выгонит из дому брата?

С минуту он размышлял, склонив голову набок.

— Нет, не выгонит, — сказал он наконец. — Ваша правда, это мой дом.

Новый дом Нанги, о котором шла речь, великолепное четырехэтажное здание в современном стиле, строился неподалеку от его нынешнего дома и впоследствии попал во все газеты. Оказывается, он был не чем иным, как взяткой от европейской строительной фирмы «Антонио и сыновья», получившей от Нанги полумиллионный подряд на постройку Национальной Академии наук и искусств.

Я пробыл у миссис Нанга добрых два часа, пока наконец не приехала Эдна в посланной за нею машине. За это время я успел раздать три шиллинга трем ватагам мальчишек, которые являлись со своими танцорами в масках. Последнего танцора, в съехавшей набок маске и с огромным накладным пузом, мальчишки привели на веревке и обращались с ним так, как взрослые обращаются с настоящей ритуальной маской, буйство которой внушает страх. Дети били в барабаны, гонги или просто в металлические пепельницы и пели:

Это праздник воскресенье,
Воскресенье праздник наш.
К нам пришел Акатаката —
Общий ужас и смятенье —
Аллилуйя, воскресенье…

Маска танцевала, размахивая несоразмерно большим тесаком, и вдруг веревка, на которой ее держали, развязалась… Тут бы ждать драки, кровопролития, побоища. Но маска смиренно опустила наземь тесак, сама помогла связать себя и, снова взяв в руки грозное оружие, как ни в чем не бывало продолжала танцевать.