Стрела над океаном

Только что я прошел через первый, расположенный в носовой части самолета салон. Его отвели пассажирам с детьми. За какие-нибудь три часа полета салон приобрел вполне домашний вид. На высоких спинках кресел развешаны пеленки, одеяльца, штанишки. На полированном столе — бутылочки с молоком, термосы, даже какие-то кастрюлечки. В проходе, страдальчески раскинув руки, лежит замусоленная, прожившая, видно, нелегкую жизнь кукла. И запах тут особенный — теплый, молочный запах детства. Кажется, будь малейшая возможность, которая-нибудь из мам, уж наверное, затеяла бы небольшую постирушку, и это на высоте восьми тысяч метров (почти высота Джомолунгмы), в ревущем, похожем на стрелу снаряде, летящем в разреженном, скованном стужей пространстве со скоростью восьмисот километров в час!.. Человек быстро привыкает ко всему, быстро перестает удивляться…

* * *

Самолет летел на восток, навстречу солнцу, навстречу дню. И ночь так и не состоялась. Не было ночи.

Были недолгие сумерки. Темно-васильковое небо с неяркими звездами. И вот снова свет, пока в виде полосы лазури, отливающей холодным металлическим блеском. А вот и солнце в палевом, с голубыми пятнами небе, — белое, слепящее солнце. И спать невозможно, хотя по московскому времени давно пора видеть сны.

Как это никого из художников до сих пор не соблазнила нелегкая, но увлекательная задача — небесный пейзаж! Он стал нам близок, стал привычен, вошел в обиход. И разве он не может вызвать чувства столь же задушевные, как золотая березовая роща, сонный пруд, заросший ряской, волнующееся поле ржи?..

Светлая небесная долина с белоснежными, искрящимися, как колотый сахар, кручами облаков. Необычайное богатство красок — от тончайших жемчужных переливов до сарьяновской силы синевы и охристого золота. И вдруг — провал в немыслимую бездну: сквозь космы стремительно летящих облаков проглянула земля — вся в малахитовых, сиреневых, желтых узорах, прошитых серебряной вязью реки…

* * *

Пришел и мой черед сказать «под крылом самолета»— под крылом самолета возникла Камчатка.

Сначала открылась мерцающая пепельно-голубая бездна — Охотское море — древнее Дамское, или Пенжинское, море отважных русских мореплавателей, ходивших по нему «для проведывания камчатского пути». И внезапно из этой бездны поднялась сказочная горная страна.

Одна задругой вставали горы, горы, горы — синие вблизи, голубые, окутанные туманом — в отдалении. Они нисколько не походили на знакомые Кавказские или Крымские. Коническая форма их вершин не привычна глазу.

Самолет летел с такой быстротой, что дальние горы почти мгновенно становились близкими. За ними открывались другие — еще выше, еще величественнее! От белых светящихся вершин спускались по крутым склонам снежные узоры, похожие на те, что рисует на окнах мороз. Горы плавно вращались под крылом самолета в неярком свете солнца.

Вот бы художника сюда! Но какого, кого? Разве что Рериха. Он смог бы написать такое. У него даже есть что-то сходное в гималайском цикле — сходное по смелости и выразительности красок, по фантастичности, заключенной в скупую, лаконичную форму. Рерих да еще, пожалуй, Рокуэлл Кент…

* * *

Капитан-командор Витус Беринг отправился в первую свою Камчатскую экспедицию 5 февраля 1725 года. 4 сентября 1727 года он встретился с остальными участниками экспедиции в Большерецке. Со дня его выезда из Петербурга прошло два года семь месяцев. Правда, командор не очень-то спешил… Один из исследователей Камчатки, лифляндский немец Карл фон Дитмар, выехал из Петербурга 2 мая 1851 года. Через шесть месяцев, проделав многотрудный путь по Сибири, переплыв бурное Охотское море, он высадился в бухте Св. Петра и Павла — в Петропавловске. Чехов, как известно, почти целых три месяца добирался до Сахалина.

Я очутился на Камчатке за двенадцать летных часов, совершив четыре гигантских прыжка. Из Москвы в Омск — «на дикий брег Иртыша». Из Омска в Иркутск — к Ангаре, Байкалу. Из Иркутска в Хабаровск — на Амур. Из Хабаровска через Охотское море — в Петропавловск.

И все-таки как бы стремительно ни летел, опережая звук, среброкрылый покоритель пространства ТУ-104, ощущение огромной отдаленности остается.

И дело здесь, видимо, не во времени, затраченном на путешествие. Разумом понимаешь: двенадцать часов (пусть с остановками, с задержками в пути наберется 20–24 часа) — это очень мало. Всего в шесть раз больше, чем нужно для поездки на электричке в Можайск или Серпухов. Но попробуйте-ка мысленно увидеть преодоленное пространство! Воображение просто бессильно сколько-нибудь реально представить те двенадцать тысяч километров — более четверти земной окружности по экватору, — что легли, остались за спиной…

Потом ощущение отдаленности Камчатки сглаживается. Прежде всего по той причине, что видишь: на далекой Камчатке живут близкие каждому из нас люди — близкие своими помыслами, стремлениями и делами советские люди. И далекий край становится близким.

КАК ВИДЕТЬ, ЧТО ВИДЕТЬ