Стреляющий компромат

А вот инвалидка Настасья не сидела и не молчала. Припадая то на одну, то на другую искривленную ногу, бегала по обширному дедову двору, безостановочно шепелявила о хуторском житье-бытье. Впалая грудь взволнованно вздымается, новое, одетое по случаю приезда москвичей, платье облегает горб на спине, болтается на тощем заду. Из-под длиного, обтрепанного подола выглядывают две "палки", обутые в древние сапожки. Тонкая косичка с вплетенным кокетливым бантиком торчит на макушке, напоминая флаг, поднятый на мачте тонущего корабля.

Людмила старалась не смеяться, но попробуйте сохранить серьезный вид при виде скоморошьей компании: хромой дедок, подслеповатая старушка и горбатая, кривая молодуха. Цирк да и только!

Молодость всегда безжалостна к старости, а если молодые познали все блага цивилизации крупного города, старость - примитивная, деревенская, рядом с безжалостностью выращивает брезгливость. Людмиле действовала на нервы услужливая суматошность Настасьи, раздражали кривые ноги и выпирающий горб, бесил немигающий взгляд старой колдуньи, ее неподвижность и крючковатая палка. Тошнило от дыма крепчайшего самосада, клубы которого сопровождали каждый шаг хозяина.

Дядя Федор будто подслушал потаенный мысли гостей. На следующий день, в обед, когда горбунья присела к общему столу, накрытому под яблонькой, а бабка устроилась в отдалении на излюбленном пеньке, хозяин подворья буркнул в их адрес.

-- Геть отселева, чертово семя! И ты тожеть, трухлявый пенек!

Горбунья обиженно помотала косичкой и ушла, не забыв прихватить выставленное ею на общий стол угощение - банку соленых грибов. Бабка вздохнула и поплелась к своей, вросшей в землю по окна, хатке.

Фактически ничего не изменилось. Участок дяди Федора будто зажат в тиски участками бабки Ефросиньи и инвалидки Настасьи. Изгнанные из дедова двора, они облюбовали удобные позиции за прогнившими заборами. Бабка-колдунья, простреливала подслеповатыми глазами окна федоровой хаты, сараи, баньку, навесы. Где бы не прятались гости, повсюду ощущали на себе тяжесть этих равнодушных взглядов.

Горбунья моталась по своему подворью, словно зверек, запертый в клетку, оживленно разговаривала с дворовым псом, с козами, с деревьями, с поленницами дров. Так громко, что Валерка с Людмилой слышали каждое словечко, большинство которых было нацелено в "старое дерьмо", то-бишь, в соседа, и в разных проституток, которые, прости Господи, ходят в мужицких штанах и виснут у парней на шеях, то-есть, в Людмилу.

-- Больше не могу, - призналась девушка через сутки после приезда. С ума сойду, в Кубань брошусь. Веришь ли, ночью приснился горб Настьки и единственный зуб старой колдуньи. Поедем в Хабаровск, а? Ведь обещал...

-- Денег нет, - признался Валерка. - На самолет нынче тысячью не обойдешься. Потерпи, получу ответ на письмо, с"езжу в Москву, вернусь с баксами, тогда и улетим... И не в Хабаровск - за границу. Куда хочешь: в Англию, в Америку?

Парень заложил за голову руки, мечтательно уставился на рассохшиеся стропилины сарая, куда поселил их дядя Федор. Терпкий аромат духмянного сена вызывал сладкое головокружение и неосознанные желания. Особенно по ночам, когда девушка прижималась к парню обнаженным телом и молча требовала любви. Так выразительно, что и слов не нужно.

Но сейчас торчащие в сознании образы бабки и молодухи-уродины напрочь гасили желания, вместо них появлялась тошнота и раздражение.

-- Хоть в Антарктиду, хоть на Северный полюс, только бы подальше от древнего хутора! - выкрикнула Людмила, стряхивая с голого живота какого-то мерзкого жучка. - Терпеть не могу деревни, всю жизнь прожила в городе... Придумай что-нибудь! Ты ведь мужик, тебе положено заботиться о слабой женщине!

Валерка поднял голову и иронически оглядел Людмилу. От растрепанной прически с торчащими во все стороны в"едливыми соломинками, до крепких ножек, которые облюбовала мошкара. И это называется "слабостью"? По сравнению с подругой компьюторщик - хилая лоза рядом с рослой березой.

Девушка поежилась и натянула на себя рядно. Припомнился совет мудрой матери: не открывать мужчине ни души, ни тела. Пусть фантазирует, рисуя любовь и верность, красоту и фигуристость. Фантазировать - не видеть, любая уродина предстанет перед мысленным взором мужика сказочной красавицей. Даже мерзкая горбунья.

-- Придумал? - уже более спокойно спросила она, поднявшись на локте.

-- Спи. Завтра попрошу у дяди Федора лодку - поедем рыбачить. Построим на островке шалаш, станем варить ушицу, а по ночам под звездами... Сама знаешь, чем станем заниматься...

-- Любовью... То-есть, сексом.

Людмила начисто лишена свойственной большинству женщин мечтательности, ее сознание напоминает компьютер коммерческой биржи, высчитывающий доходы и убытки. Но на этот раз она решила не спорить с парнем. Рыбалка так рыбалка, черт с ней, зато подальше от настырных баб, изучающих в"едливыми взглядами городскую жительницу, словно невесть какое вредное насекомое.