Стрелка

«Из-за ее радостной улыбки, выходящей из таких печальных губ, Богоматерь выглядит больше странно, чем красиво. При осмотре статуи под определенным углом фигура Богоматери, кажется, улыбается Иисусу в почти насмешливом образе. Она молодая мама, не привыкшая к ласкам своего сына. При просмотре с другой точки зрения и под другим углом, эта улыбка стирается. Ее рот затягивает, как будто он надут и, кажется, что её облик предвещает слезы».

Где здесь материнская любовь?

Дети любят окружающих их взрослых. Просто инстинктивно. Как в обезьяньей стае. Нелюбящие — нелюбимы. Нелюбимые умирают первыми, потомства не оставляют. Детский инстинкт самосохранения требует любить тех, кто кормит, обихаживает, играет, занимается, защищает… Боярские дети любят своих рабов. Вместо отсутствующих родителей.

А рабы, слуги, придворные… обращаются со своим будущим господином и повелителем по… по-рабски.

Из дневника Эроара, доктора Людовика XIII, тогда ещё — дофина:

«Дофин сам ложится в постель рядом с няней и часто кладет ее руку себе под курточку».

Еще чаще в дневнике попадаются описания, как дофина раздевают… или его берут к себе в постель разные слуги. При этом с ним проделываются разнообразные сексуальные манипуляции, начиная с младенчества и кончая тем временем, когда ему было по меньшей мере семь лет.

Инстинкт подражательства у детей очень развит. Вокруг ребёнка — люди, которые играют с ним во взрослую жизнь. В которой их предназначение и стремление — исполнять его желания. Они и воспитывают в нём те его желания, которые им понятны, которые им легко исполнить.

Поведение ребёнка всегда содержит элементы «проверки на прогиб» окружающего мира, поиск границ допустимого. А ему, в этом кругу «рабов» — можно всё!

Более того, взрослые сами предлагают разные «шутки». «Для увеселения господина своего».

«Дофин идет за мадемуазель Мерсье, которая кричит, потому что он бьет ее по ягодицам. Он тоже кричит. Она укрывается в спальне; за ней входит г-н де Монгла, желая чмокнуть в заднюю часть. Она очень громко кричит, это слышит дофин и тоже принимается громко вопить; ему нравится то, что происходит в спальне, ноги и все тело дрожат от удовольствия… он подзывает женщин, заставляет их танцевать, играет с маленькой Маргаритой, целует и обнимает ее; он валит ее и бросается на нее трепещущим тельцем, скрежеща зубами…

Внезапно он начал хлопать в ладоши и широко улыбаться, и так воодушевляется, что уже не помнит себя от радости. Почти четверть часа он смеялся и бил в ладоши, и бодал мадемуазель головой. Он был похож на человека, который понял шутку».

Главное возражение Аристотеля против идеи Платона о совместном содержании детей состояло в том, что мужчины не смогут отличить своих детей от чужих, а заниматься сексом со своими детьми, говорит Аристотель, «не пристало».

Но у теремного слуги нет «своих»! Есть только «хозяйские» — укор Аристотеля неприменим.

Перебирая уже русскую классику, где аристократы пишут о своём детстве, часто натыкаешься на то, что первый опыт чувств у барчука возникает под влиянием слуг:

«Горничная, молоденькая девушка лет шестнадцати-семнадцати, непрерывно хихикая, попросила меня нарисовать сердце. Я был ещё слишком мал и ничего не знал об „эмблеме Амура“. Потому нарисовал сердце так, как видел его на картинке в анатомическом атласе. Она обиженно фыркнула и убежала» — это уже самый конец 19 века.

«— Да к чему же тратиться на учителей?! Приставим к барчуку холопа Петрушку. Он и присмотрит, и чему надо — научит.

– И будет через двадцать лет в имении два дурака: старый холоп да молодой барин»