Стрелка

«а обидчики на то и рассчитывают: у них всегда есть чародей и ворожея, иж возможетъ д?йством сатанинским пособити своему полевщику».

Как возможно соотнести веру в бога, в «божью правду» на «божьем поле», в месте-времени наглядного и очевидного проявления божьего правосудия с «действом сатанинским» в тот же момент и на той же площадке…?

В какой-то момент Резан рявкнул. Возбуждённые сопричастностью к происходящему: «полёвщик-то — с нашей хоругви! С одного котла кашу хлебаем! Это в вашей лодии — одне пни замшелые, посельщина с деревеньщиной, а у нас-то… ого-го!» — со-хоругвенники, или как их правильно назвать? одностяжники? — отпихнули доброхотных зрителей, почитателей и советчиков.

Ко мне смог, наконец-то, пробиться Лазарь:

– Ваня! Не надо! Он здоровый, он тебя убьёт! Я ж понимаю, я ж… ты ж… ты из-за меня… Ваня, он же здоровее! У него навыка больше, на нём железо заморское, крепкое… Не осилить тебе, сгибнешь… За меня..

– Лазарь, ты — мой человек?

– Я? Ну… Да… Я за тебя… как скажешь — всё… Твой. Весь.

– Запоминай, друже. Что моё — то моё. Лапки, к моему тянутые — пообрубаю.

Стоявший рядом, смотревший в сторону Резан, только дёрнулся. Внимательно осмотрел меня, и, когда я, прихватив своё барахло пошёл к лодке, тайком перекрестил вслед. А потом начал яростно материться, подгоняя бойцов и скрывая своё смущение.

В самой Мологе… Народу собралось… море. От пристани следом за нами толпа — на всю ширину улицы и ещё бегут.

Вся округа собралась на торг по случаю прихода войска. А само войско на каждой предшествующей стоянке пополнялось одной-двумя хоругвями местных бояр. Здесь, кстати, ещё два ушкуя новогородцев караван дожидались. И тут всем — такая халявная развлекуха!

– Гля! Гля! Полёвщика ведут! На смерть за правду резаться!

– Ой, а молоденький-то какой…

– А другой-то… Гля! Гля! Ну, морда нерусская…!

– Тож ничего. Высокинький…

* * *

«Поле» — обычай давний: «судебный поединок тяжущихся, их драка орудием до смерти или тяжелой раны одного из бойцов, причем победивший и выигрывал тяжбу».

Об этом обычае у русских знают греки и арабы Х века, знает позднейшая судебная практика московского времени.

В эту эпоху — данных нет. Но память сохранена, норма не прописывается в законе потому, что и так понятно. Когда через столетие будет заключён договор с «Готским берегом», просто добавят уточнения: русским — немцев на Руси «на поле» — не звать. Как и немцам — русских. А при проведении разбирательства в такой форме среди самих немцев — русскому князю не мешать и пошлин не брать.

Дело в том, что проведение поединка — дорогостоящее занятие. Судебник 1497 года даёт такие расценки:

«7. А побиются на поли в пожеге, или в душегубстве, или в разбои, или в татбе, ино на убитом исцево доправити; да околничему на убитом полтина да доспех, а диаку четверть, а неделшику полтина, да неделщику ж вясчего 4 алтыны. А сам убитой в казни и в продажи боярину и диаку».

Заметили разницу с рыцарским поединком? Доспех убитого — не победителю, но главному судье на ринге. Ну и валюта чуть другая — эпоха уже московская.

Что радует: всякие духовные… — как корова языком. В толпе — ни одной рясы! Никто не долбит, не ноет, в душу не лезет. Им — «низя». Вплоть до отлучения.

Забавно: суд — божий. Но божьи слуги от «божьего поля» — как черти от ладана.

Митрополит Фотий в 1410 году подтвердил общепринятое:

«еще же и сему наказаю: аще который человекъ позовется на поле да приидетъ к которому попу причаститись, ино ему святого причастья нет, ни целования крестнаго; а который поп дастъ ему святое причастие, тот поповства лишен. А кто утепет (убьёт), лезши на поле, (и) погубить душу — по великаго Василия слову душегубец именуется, в церковь не входит, ни дары не приемлет, ни богородицина хлеба причащениа-ж святаго не прииметъ осмнадцать л?тъ; а убитого не хороните, а который поп того похоронит, тот поповства лишен».

Класс! Завалю придурка — на 18 лет освобождение. От обедни, всенощной и прочих… времяпрепровождений. Да за-ради одного этого…! Надо постараться.

* * *