Стрелка

Прямое вмешательство, явный вердикт Господа, Создателя и Вседержителя, выраженный в исходе поединка, есть решение даже более окончательное, чем, например, тоже божественное, «испытание железом» — поносить раскалённый металл в ладонях без ожогов.

* * *

– Замолчь! Воровские речи ведёшь! Не можно воям в походе ссориться да свариться! Не можно, на войну идучи, меж своими — мечами биться! Сиё есть крамола! Воровство противу нашего князя Володши свет Васильковича!

Один из бородачей машет на меня перстами с перстнями. Хороший бы из него вентилятор получился. С такими-то рукавами — только воздух и гонять. По сути — он прав. А вот по деталям-деталюшечкам…

– Ежели князь Тверской того клеветника и клепальщика — мне головой выдаст, то я согласный. А если нет… Извини, боярин. Но мы стоим на Новогородской земле. Какая земля — таков суд. А я — не Тверской боярин, а Смоленский боярский сын.

Надо ли перечислять все расчёты и предположения, которые враз закрутились в головах присутствующих «вятших»? По теме отношений в треугольнике Суздаль-Смоленск-Новгород? А ведь право суда — из весьма болезненных в Средневековье, новогородцы добивались его долго и кроваво. А потеряют ещё… хуже.

Суд Тверского князя над смоленским бояричем на новгородской земле… Я князю — не присягал, не подданный, не данник. Даже в хоругви — не дружинник, а так… путешествуем вместе. Отношение новгородцев к Залесским… особенно — к княжьей дружине… Да ещё и чужакам-нурманам…

– И кого ж ты за себя на поле выставишь?

* * *

По общему правилу бой должен был быть равный, и поэтому малолетние, престарелые, больные, священнослужители, инвалиды и женщины могут нанимать и ставить вместо себя наёмных бойцов. Если иск подавала женщина против женщины, то наймиты запрещались, бабы резались сами.

Судебник 1497 года (допуская участие в «божьем поле» и свидетелей-послухов) формулирует так:

«52. А на ком чего взыщет жонка, или детина мал, или кто стар, или немощен, или чем увечен, или поп, или цернец, или черница, или кто от тех в послушестве будет кому, ино наймита наняти волно. А исцем или послуху целовати, а наймитом битися; а противу тех наймитов исцу или ответчику наймит же; восхочет, и он сам биется на поли».

* * *

– Я — истец, этот… моль белая — ответчик. Оба мы воины. Оба в войске идём. К чему нам наймиты? Ты как там, поганка бледная, не обделался со страху-то?

Бешеное рычание Эрика подтвердило его глубоко насущное намерение порвать меня в куски лично и принародно.

– Ну, коли обои согласные… пошли к князю… и к посаднику. Пущай головы решают.

Дальше пошла суетня и тягомотина. Множество ратников подбегали к столпившимся вокруг нас, и шумно обменивались новостями.

Слух о том, что «лысый хрен смоленский»… ну который утопленниц с-под кажного куста… сцепился с «нурманской мордой белесой»… да ты его видал — самая гадская гадина… и будет «божье поле»… ты когда прежде поле видал? Да не ржаное, а божье! …вот и я только слышал — надо глянуть, домой вернусь — бабе расскажу…

Все пытались похлопать меня по плечу, по спине, выразить восхищение, дать полезных советов… Были среди них и несколько… странные:

«если хочешь быть страшен, убей змею черную, а убей ее саблею или ножемъ, да вынь изъ нея языкъ, да и въ тафту зеленую и в черную да положи в сапогъ в левой, а обуй на том же месте. Идя прочь, назад не оглядывайся. Пришедши домой, положи (змеиный языкъ) под ворота в землю; а кто тебя спросить: где былъ? и ты с им ничего не говори. А когда надобно, и ты въ тотъ же сапогъ положи три зубчика чесноковые, да под правую пазуху привяжи себе утиральник и бери с собою, когда пойдешь на суд или на поле биться».

Какой-то чудак упорно лез ко мне с мало-ношенным сапогом и тремя зубчиками чеснока и очень обиделся, когда я отодвинул его, горящую истинной верой и абсолютной убеждённостью, физиономию.

Кстати, типично. Из-за всяких фокусов с чародейством церковь весьма возражает против таких поединков. Максим Грек будет жаловаться на чертовщину на «поле»: