– Какая еще пыль? – пробурчал разводящий, но приглядевшись, все же признал его правоту. – И впрямь, несет кого-то нелегкая! Надо бы поручику сказать.
Впрочем, скоро выяснилось, что к полковому бивуаку приближаются казаки, сопровождающие пару артиллерийских орудий. Пока поручик Романкевич беседовал с командовавшим казаками сотником, любопытный Шматов во все глаза разглядывал диковинные пушки. Раньше ему такие не встречались, хотя, по правде сказать, он мало какие видел.
– Чего, Феденька, понравились? – насмешливо спросил сидящий на козлах унтер.
Часовой, услышав знакомый голос, растерянно поднял глаза и едва не упал в обморок от счастья. Сверху на него, улыбаясь во весь рот, смотрел не кто иной, как пропавший Будищев.
– Граф! – только и смог вымолвить парень, а соскочивший на землю Дмитрий уже раскрыл объятия.
– Ну как ты, живой-крепкий, бродяга?
Приятели тут же обнялись и в порыве чувств похлопали друг друга по спине. Артиллеристы и казаки с усмешкой наблюдали за их встречей, и только усатый урядник смешливо спросил у Будищева:
– Пехоцкий, ты что, и впрямь граф?
– На самом деле я – герцог, – важно отозвался Дмитрий, – вот только Федька мой человек темный и этих тонкостей не понимает.
Слова его вызвали немедленный смех у всех присутствующих, а урядник по-заговорщицки подмигнул и тихонько шепнул:
– И как же тебя титуловать полагается, не иначе как «ваше сиятельство»?
– Но-но-но! – погрозил ему пальцем унтер. – Я тебе что граф какой-нибудь? Исключительно «ваше благомордие», на вы и шепотом! Понял, казачура?
Тем временем офицеры завершали церемонию знакомства. Подъехавший Линдфорс представил Романкевичу Самойловича, пояснив, что тот командует взводом картечниц, присланных в их полк для усиления. Затем пришла очередь еще одного презанятного субъекта.
– Знакомьтесь, Николай Захарович, корреспондент «Дейли-ньюс» Алоизий Макгахан. Прошу любить и жаловать!
– Весьма рад, – протянул руку поручик, – вы англичанин?
– Вообще-то ирландец, – обнажил крепкие зубы журналист, – и к тому же гражданин Североамериканских штатов.
– Погодите, я, кажется, читал ваши корреспонденции, это ведь вы писали о зверствах османов в Болгарии?
– Виновен, – еще шире улыбнулся американец.
– А вы очень хорошо говорите по-русски…
– А у меня жена русская!
Романкевич и Макгахан заразительно рассмеялись и расстались почти приятелями. Линдфорс отправился докладывать о своем прибытии, артиллеристы также двинулись вперед к месту расположения. Пришло время прощаться и Будищеву со Шматовым.
– Не тушуйся, братишка, – ободрил Дмитрий Федора, – сменишься, еще потолкуем! А покуда надо за этим пендосом присматривать.
– А кто это?
– Да американец один, – пожал плечами унтер, – фиг его знает, откуда он взялся, но по-нашему шпарит, будто всю жизнь в Рязани прожил. Точно шпион!
– Да ну?
– Ага, обо всем спрашивает, кругом лезет, зараза! Ему Линдфорс, правда, столько разной ерунды наворотил, ну и я заодно…
– Какой ерунды?
– Все, шабаш, – решительно прервал расспросы Будищев, – остальное вечером.
Потрепав еще раз плечо приятеля, Дмитрий хотел было уже идти, но что-то его встревожило. Резко обернувшись, он встретился с ненавидящим взглядом Хитрова и понял, в чем дело. «Живой еще?» – спросили глаза ефрейтора. «Не дождешься!» – также ответил ему унтер.
Вечером приятели собрались на небольшой завалинке. Помимо сменившегося Шматова пришел бывший охотник Анохин, недавно произведенный в унтеры Гаршин, а с ним еще один вольноопределяющийся – Михаил Малышев, которого Будищев прежде не знал.
– А Колька где? – спросил Дмитрий, доставая из мешка оплетённую бутыль с ракией.
– Увы, наш друг ранен стрелой Амура, – развел руками Гаршин.
– В смысле, нового хорька завел?
– Друг мой, вы невыносимы! Ну, разве можно так говорить про женщин?
– Про женщин нельзя, – охотно согласился Будищев и, сделав паузу, тут же продолжил: – Про хорьков можно! Или вы хотите сказать, что наш Николаша нашел в этих местах ангела с крыльями?
– Нет, конечно. Просто дочь местного лавочника, довольно изящ ная, кстати, барышня.
– Еще и маркитантка! – хмыкнул Дмитрий и, отхлебнув изрядный глоток из бутыли, передал ее дальше. – Ну, давайте, за встречу и за то, что все живые и невредимые!
– Увы, последнее никак нельзя утверждать, не погрешив против истины, – печально сказал Гаршин и аккуратно приложился к горлышку.
– Ты о чем?
– О нашем друге Лиховцеве.
– Что?!
– Нет-нет, он, слава богу, жив, но нельзя сказать, чтобы невредим. А Шматов разве вам не рассказывал?
– Да не успел я, – виновато пробубнил Федька. – Ногу Алексею Ивановичу отняли.
– Врешь!
– Сам видел, мы в одном госпитале лежали, я к нему ходил, почитай, что каждый день.
– И как он?
– Да уж как тут будешь? Тужит за ногой-то, чай, своя, не казенная!
– Жалко парня!
– Ему не пахать, – пробурчал в сторону Анохин, но его, к счастью, никто не расслышал.
– Ну а вы как? – принялся расспрашивать Гаршин. – Я вижу у вас новый крест?
– За Кацелево дали, – безразлично пояснил Будищев, думая, очевидно, о чем-то своем.