Стрельцы

— Наказание Божие! — бормотал он про себя. — Ох уж эти дочки! Нет жениха — худо, а как много их — так еще хуже! Беда да и только!

На другой день утром совершено было благодарственное молебствие в Успенском соборе. По окончании молебствия царь вышел из церкви в сопровождении генералов, бояр и других знатных государственных чиновников и остановился с ними перед раскинутым шатром посредине площади, на которой стояли войска, бывшие в азовском походе. Все, особенно отличившиеся храбростию, поочередно подходили к монарху, и он дарил из собственных рук кого золотою медалью, кого серебряным кубком, кого кафтаном на собольем меху, кого деньгами.

Когда дошла очередь до Емельяна, то он, приблизясь к царю, стал перед ним на колена и начал просить его, чтобы вместо назначенной ему награды царь повелел пономаря села Стоянова перевести дьячком в дворцовую церковь.

— Что это значит? Встань! — воскликнул Петр, нахмурив брови. — Как зовут его? — спросил царь, обратясь к генералу Гордону, начальнику Бутырского полка.

— Это капрал Иванов, государь, — отвечал Гордон, — тот самый, который из солдат Семеновского полка был переведен в мой полк капралом за то, что зажег подкоп, подорвавший азовскую стену.

— А, это он!.. Что за странная просьба, Иванов? Подумал ли ты, о чем и кого просишь?

Емельян, зная любовь царя к правде, откровенно объяснил причину своей просьбы. Он не скрыл ничего и рассказал даже, как неудачная попытка летать по-журавлиному лишила его всего имения и принудила вступить в солдаты.

Царь несколько раз улыбался, слушая рассказ воздухоплавателя.

— Кто же велел продать все твое имение? Неужели ты, князь? — спросил царь, обратясь к Троекурову, который с прочими боярами стоял близ монарха.

— Не я, государь, а окольничий Лихачев, который во время моей болезни правил Стрелецким приказом.

— А кто велел выдать из казны деньги на крылья?

— Тот же окольничий Лихачев. Блаженной памяти, царь Иоанн Алексеевич[329] повелел эти деньги не взыскивать.

— Зачем же их взыскали? Позвать сюда Лихачева.

Федот Ильич стоял позади бояр вместе с другими окольничими. Услышав повеление царя, он приблизился к нему и поклонился до земли.

— Послушай ты, умная голова! — сказал гневно царь. — Как смел ты отпускать из казны самовольно деньги и потом их взыскивать против царского повеления?

— Помилуй, великий государь! — воскликнул Федот Ильич, упав на колена.

— Много ли денег отпущено было из казны и сколько потом взыскано?

— Отпущено было осьмнадцать рублей, да своих денег дал я пять рублей на вторые крылья; взыскано же было с челобитчика двадцать. Видя его бедность, я поступился ему моими собственными тремя рублями. Помилуй, великий государь!

— Только для сегодняшнего торжества я тебя прощаю. Осмелься у меня вперед бестолково выдавать казенные деньги и бестолково взыскивать! Эти деньги, собираемые с народа, должны быть не иначе употребляемы, как на пользу государства. В жалованьи за мою службу я волен, а в этих деньгах должен я буду некогда отдать отчет Богу![330] Помни это! Встань... За вину твою, однако ж, заплати Иванову сорок рублей.

Федот Ильич, услышав приговор царя, едва мог встать с земли. И невзысканные три рубля его долго мучали, как упрек совести за важное преступление. Необходимость же заплатить сорок рублей ужаснула его более, нежели сабля, которую бы подняли, чтобы отрубить ему руку. Он немедленно отправился домой за деньгами и в тот же день вручил их Емельяну с таким отчаянием, как будто бы расставался с жизнию. С тех пор выходил он каждый раз из себя, если кто-нибудь при нем случайно или с намерением начинал говорить о журавлях или их полете.

В то самое время, как Федот Ильич удалился, кораблестроитель Филимон, каким-то образом протеснясь сквозь толпу, упал в ноги царю и воскликнул:

— Надежа-государь, помилуй!

— О чем ты просишь? Разве здесь место просить меня?

— Помилуй, надежа-государь! Построил я кораблик для твоей потехи: ныряет он под воду словно гагара. Кланяюсь тебе корабликом, а за то ты меня, государь, пожалуй, и вели перевести пономаря села Стоянова дьячком в церковь в твои царские палаты.

— Это что такое? — воскликнул удивленный Петр. — Двое просят об одном и том же пономаре! Ты смеешься, любезный Франц! — продолжал царь, взглянув на Лефора. — В самом деле, это смешно! Счастье обоих челобитчиков, что я сегодня весел. Следовало бы их вразумить в пример другим, чтоб они не беспокоили царя вздорными просьбами. Для шутки займемся, любезный Франц, этим делом и разрешим его. Что это за примечательный пономарь?

Филимон, подумав, что царь его спрашивает, отвечал:

— Как тебе не знать, надежа-государь, пономаря Саввы. Не только в селе, но и в околотке у нас его всякий знает. Теперь он здесь, в Москве, на постоялом дворе и с дочерью.

Петр улыбнулся, а Лефор захохотал.

— Почему ты за него просишь?