Стрельцы у трона

   -- Да буди воля Божья. Как Он сотворит, так и добро будет... Он -- старый Хозяин земли русской... Ево святая воля. А нам -- уповать подобает...

   Наступило утро 29 января 1676 года.

   Матвеев еще до зари был уже во дворце, на верху, вызвал царицу, которая не покидала больного, и, потолковав с ней и с врачом немного, так же тихо-тихо пробрался в царскую опочивальню, слабо озаренную всю ночь.

   Хотя Алексей, пылая огнем, лежал словно в полузабытьи, Гаден успокаивал их невнятным шепотом:

   -- И што ж такое, што жар?.. Такая болезнь. Разве бывает какая простудная хворь без жару?.. Все пройдет. Вот проснется государь, я ему дам питье одно хорошее... Он и совсем успокоится... Разве ж я первый день лечу государя, ага?..

   -- Ладно, може, и правду ты говоришь, -- со вздохом отозвался Матвеев.

   -- Господи, спаси, исцели государя, -- шептала Наталья. -- Всех бедных на Москве оделю, вклады великие сотворю на храмы, на обители... Боже, дай милости... Исцели болящего... С колен не подымаясь, все святыни обойду... Господи, самое дорогое, што есть, -- отдам на престол Твой... Помоги ему, Господи...

   Сохли у нее от волнения губы, и лепет затихал, только глаза не отрывались от икон.

   Так перед ними, прислонясь головой к скамье, не поднявшись с колен, и задремала Наталья.

   Матвеев и врач не стали ее тревожить.

   Врач ушел готовить свое питье. Матвеев, выслав очередного спальника, чтобы и тому дать передышку от ночного дежурства, откинулся головой на спинку кресла, в котором сидел, и против воли скоро задремал, но тревожным, чутким сном.

   Так в тишине прошло около часу или двух...

   За окнами стало светать. Но сюда не проходили лучи рассвета. Окна были плотно занавешены и закрыты.

   -- Пи-ить, -- вдруг прозвучало едва слышно из того конца покоя, где стояло ложе царя.

   Наталья и Матвеев сразу очутились на ногах и быстро подошли к больному.

   -- Што изволил сказать, государь?..

   -- Легше ли тебе, родимый мой, светик... Чево желаешь, скажи?..

   Оба эти вопроса прозвучали в один раз. Узнав жену и Артамона, Алексей сделал слабую попытку улыбнуться им обоим.

   -- Со мной... вы... тута... Добро... Пи-ить...

   -- Пить государю. А я ж несу, вот, в самый раз, -- раздался голос Гадена, словно сторожившего за дверью этой минуты.

   Бережно держа в руках причудливый флакон венецианской работы, наполненный питьем, он подошел к столику у постели больного, взял небольшой кубок, налил в него питья, отлил из кубка себе на ладонь, так что видели все, и Наталья с Матвеевым, и спальник, вошедший вместе с врачом.

   Эту пробу из ладони Гаден проглотил в доказательство, что питье -- не ядовито и в нем нет "наговора".

   Матвеев принял кубок, подал его Алексею. Видя, что больному трудно держать в руках что-нибудь, он поднес питье к губам царя, которому Наталья поддерживала голову.

   Сделав несколько глотков, Алексей оторвался от краев кубка и снова опустился головой на подушки.

   Матвеев вылил остатки питья себе на ладонь и так же, чтобы все видели, выпил их.

   Наступило полное молчание. Только хрипло, тяжело Дышал больной, полузакрывши глаза.

   Через несколько минут питье, очевидно, стало действовать.

   Мертвенно-бледное, землистого какого-то оттенка, лицо Алексея немного оживилось, словно бы кровь заиграла под сухой, воспаленной кожей.

   Он провел языком по запекшимся губам и увлажнил их немного. Дыхание стало ровнее, не так хрипло и тяжело.

   -- Спаси тя, Боже, Данилко... Знаешь ты... свое дело... Ишь, с разу с единаво, легше мне стало... Ох, и от груди отвалило... А я уж мыслил: конец... Ништо... Всем -- свой черед... Видно, и мне... Полно, Наташа... Помни о сыне... Не убивайся так... Подь сюды... И вы... Сон я нынче какой видел... Вот, Данилко... Ты все знаешь... Растолкуй... -- Он замолк, чтобы передохнуть после долгой речи.

   Царица и все, бывшие в спальне, окружили кровать. Наталья присела на самое ложе, в ногах царя.

   Голова больного лежала на высоко взбитой подушке, и он заговорил медленно, но внятно, без особого напряжения:

   -- Неспроста тот сон. Вещий. Вот и по сей час -- перед очами все стоит, што во снях привиделося... На площади, вот, я стою. Не то меня родитель покойный, не то я сам Федю нарекаю, вот, как год назад оно было... Иду я в облачении царском, в бармах, в венце Мономашьем... Бояре, Дума кругом, народ... Черно по всей кремлевской площади от народу... А под ногами у меня -- не то ковры и дорожки бархатные разостланы, не то живые цветы цветут... От духу ихняво -- голова кружится. Иду -- и думаю: вот, сыну царство сдам, сам на охоту поеду. И, словно бы Новогодье, осень такая ясная... {До Петра Новогодье справлялось 1 сентября.} День -- красный. Самая охочая пора... И -- на полпути покинул я тово, с кем был, сам словно на коня всел. Сокол у меня, мой Забой удалой, на рукавице...

   Алексей, вспомнив о любимой своей соколиной охоте, еще больше оживился.

   Даже глаза, блестевшие до тех пор тусклым светом, загорелись живее.