Стрелы на ветру

Эмилия сидела у кровати Цефании и держала его за руку. Рука была холодной и тяжелой. За минувший час она сделалась еще более жесткой. Лицо проповедника стало спокойным и безмятежным, словно у спящего младенца, – и серым, словно его высекли из гранита. Цефанию закутали в надушенное покрывало. В углах комнаты постоянно горели сандаловые благовония. Но все это не могло заглушить гнилостного запаха, исходящего от разлагающейся плоти. Напротив, из-за постоянного соседства с ароматическими курениями зловоние делалось еще более тяжелым и удушливым, Эмилия едва справлялась с тошнотой, с подкатывающим к самому горлу привкусом желчи.

– Это было явлено мне в видении, – сказал Кромвель. Он больше не чувствовал боли. Точнее говоря, он вообще больше не ощущал собственного тела. Из пяти чувств у него осталось всего два. Он видел парящую над ним Эмилию. От девушки исходило сияние. Золотые волосы превратились в ореол вокруг прекрасного лица. И еще он слышал гром шагов приближающегося ангельского воинства.

– Я не умру от этой раны.

– Ты благословен, Цефания.

Эмилия улыбнулась раненому. Раз это приносит ему утешение, зачем его разубеждать? Всю предыдущую ночь он корчился и кричал от боли. Теперь он успокоился, и это только к лучшему.

– Ангелы не похожи на нас, – продолжал Кромвель. – Они выглядят совсем не как прекрасные люди с белыми крыльями. Вовсе нет. Они непостижимы и невообразимы. Они ярче солнца. Они стремительны и оглушающи.

Наконец-то он понял, что означают слова Откровения.

– «От огня, дыма и серы». Как написано, так и будет. Убийства, чародейства, прелюбодеяния, кражи. Это место проклято. Когда ангелы придут, праведные будут вознесены, а нераскаявшиеся сожжены, разорваны на части и забыты.

Эмилию удивило, как тихо и спокойно Цефания произнес эти жуткие слова. Раньше, до ранения, он обычно изъяснялся куда более вычурно и истерично. Тогда на лбу у него выступали капли пота, и без того выкаченные глаза выпучивались еще сильнее, на лбу и шее набухали жилы, и казалось, будто они вот-вот лопнут, а с губ вместе с возгласами срывались брызги слюны. Теперь же Цефания был исполнен покоя.

– Тогда давай помолимся за всех раскаявшихся, – сказала Эмилия. – Ведь всякому из нас есть в чем покаяться…

* * *

Лукас Гибсон был хозяином фермы, находившейся в Яблоневой долине, в пятнадцати милях севернее Олбани. Он познакомился с Шарлоттой Дюпэй, своей дальней родственницей из Нового Орлеана, в Балтиморе, на похоронах деда. Лукасу – красивому, флегматичному, не по годам солидному – исполнилось тогда двадцать два года. Шарлотта, которая, подобно многим девушкам-южанкам, чересчур увлекалась книгами Вальтера Скотта, была романтичной златоволосой красавицей четырнадцати лет от роду. Решив, что она встретила своего Айвенго, Шарлотта вышла за него замуж и сделалась хозяйкой ста акров яблоневого сада, свинарника и курятника. Их первый ребенок, Эмилия, родился через девять месяцев и один день после свадьбы. К этому времени Шарлотта уже успела разочароваться в своем славном саксонском рыцаре и принялась почти против воли мечтать о злом, но неукротимо страстном храмовнике де Буагильбере.

Когда уже самой Эмилии исполнилось четырнадцать, ее отец погиб из-за несчастного случая в саду. Он упал с лестницы. Это было очень странно: Лукас славился среди сборщиков фруктов своей ловкостью и никогда прежде с лестницы не падал; во всяком случае, никогда на памяти Эмилии. Да и выглядело тело погибшего как-то странно. Затылок был разбит так сильно, что обломки кости вдавились внутрь. Ну да, конечно, человек вполне может умереть, упав с высоты пятнадцати футов. Но в то, что он ударился головой о землю с такой силой, почему-то не верилось. Однако же это случилось. Отец умер, мать овдовела, а Эмилия и два ее младших брата осиротели.

Не успела отцовская могила порасти травой, а десятник, работавший у них на ферме, уже начал наведываться к матери по ночам. Они не могли обвенчаться, пока не пройдет полгода положенного траура. У матери начал округляться живот. А потом начались побои. Крики страсти, оглашавшие ночь, сменились криками боли и ужаса.

– Нет! Джед, пожалуйста! Джед! Не надо! Не надо! Ну пожалуйста!

Эмилия с братьями прижимались друг к другу и плакали. Они никогда при этом не слышали ни единого звука, исходящего от их отчима, – лишь полный страха голос матери. Иногда наутро лицо матери оказывалось покрыто синяками. Сперва Шарлотта пыталась скрыть их от детей – припудрить, перевязать или рассказать, будто она оступилась в темноте.

– Я такая неуклюжая, – говорила она.

Но дела становились все хуже и хуже, и вскоре уже ни пудра, ни повязки, ни выдумки не могли скрыть правду. Нос у матери был сломан. Два раза. Вечно разбитые губы заплыли. Она лишилась передних зубов. Порой она хромала, а случалось, и вовсе не могла встать с постели. Ребенок родился мертвым. За один кошмарный год их красавица мать превратилась в скрюченную старую каргу.