Стрелы Перуна

На дне глубокого оврага тлел без дыма маленький костерок. Трое сидели около и вели неторопливый разговор. Рядом стояли их кони. Когда раздался топот копыт наверху, кочевники вскочили, схватившись за оружие.

Сопровождавший Киршу степняк тихо свистнул трижды. Кочевники успокоились, но остались стоять.

При виде каганова коня глаза их вспыхнули.

— Сарабаир[109] самого Тенгри-хана! — воскликнул один.

— Конь-молния! — подхватил другой.

— Где ты взял его? — нетерпеливо спросил третий.

— Могу подарить, он мне не нужен. — Русс говорил по-хазарски чисто: буртасы его хорошо понимали, но не догадывались, кто он на самом деле.

— Как «подарить»? — спросил первый. — Сколько хочешь за него?

— Ничего не хочу. Так могу отдать. Только, братья, конь этот приметен больно, и тот, кто сядет на него, может голову потерять. Опасный скакун.

— Что, хозяин велик?

— Куда уж больше!

— Понятно... — Молодой оборванец подумал, потом заявил решительно: — Я не боюсь голову потерять. Мне давай. Иметь такого коня — мечта моей жизни. — И глаза разбойника загорелись бесовским огнем.

Более опытные товарищи пытались отговорить его, но молодой карапшик упорствовал.

— Бери, удалец, — рассмеялся Кирша. — Только сбрую я возьму себе на память.

— Оставляй, — согласился кочевник. — К чему она мне, я не хан. Братья, раз я получил сарабаира, мне не надо доли от продажи коней.

— Дело твое, — усмехнулись его товарищи. — Богатур, давай семьдесят дирхемов вместо ста. Мы согласны.

Кирша отсчитал серебро.

— Где мои кони?

— Вот. — Ему подвели двух оседланных скакунов. Русс оглядел их. Один черный жеребец-полукровка едва слушался людей, косил огненным взором и норовил все время встать на дыбы. Другой, пегий конь-трехлетка, был хазарской крови. Кирша поморщился:

— Другого нет? Этот слабак!

— Есть у меня араб, — помедлив, ответил старший из кочевников. — Четырехлетка, сильный и выносливый. Но он стоит не меньше двухсот динаров.

— Добро, получишь двести золотых.

Кочевник медлил. Кирша удивленно посмотрел на него.

— Давай седло за коня, — попросил степняк.

— Седло?! — изумился русс. — Седло десятка таких коней стоит, а может, и больше. Да и опасно на нем сидеть. Хозяин увидит, в землю живым закопает.

— Я не боюсь.

— Смотри, у хозяина тысячи рук, и все они сейчас по степи шарят: ищут сарабаира с этим седлом.

Страх мелькнул в глазах разбойного скотовода.

— Я понял. Давай деньги. Не надо седла.

Молодой оборванец уже сидел на кагановом коне.

— Прощайте, братья, — махнул он рукой. — К огузам поскачу. Если повезет, уйду от погони. Может быть, больше не увидимся.

— Помоги тебе Тенгри-хан! — напутствовали его товарищи.

— Отдых коню дай, а потом скачи поскорее. Да ал-арсиям не попадись, — предостерег его Кирша.

— Хорошо! Рядом у меня стоянка тайная есть, там сарабаир хорошо отдохнет... — отозвался удалец, срывая коня в галоп.

Кирша отсчитал деньги за аргамака и вскоре остался один. Пожелав щедрому «хану» удачи, кочевники разъехались в разные стороны.

— Добро, — пробормотал русс. — Теперь покойнее мне будет, бо погоня пойдет по другому следу.

Беглец вынул из ножен кинжал и стал срывать с дорогого седла жемчуг, золотые бляшки и драгоценные камни. Потом он саблей выкопал в стене оврага яму, положил туда опасную улику, засыпал глиной и замаскировал.

«Теперь все! — удовлетворенно подумал он. — Теперь сабля каганова. Ее мы так...».— Русс снял архалук, замотал в него дорогой клинок и засунул сверток в переметную суму у седла. Постоял немного, внимательно оглядел лошадей, надел на себя короткий овчинный полушубок и косматую шапку скотовода, поправил на поясе узкий хазарский меч...

Карабаир-полукровка, как запасной конь, был привязан на длинном поводе к седлу аргамака. Кирша вывел лошадей из оврага, огляделся: в серой, холодной от нерастаявших плешин снега степи было пусто.

Русс вскочил в седло, дал шпоры и птицей полетел вслед за уходящим солнцем, на Русь. Путь до дома предстоял тысячеверстный по немирной земле, а потому он вдвойне был труднее, чем по безлюдной пустыне. Бывший невольник скакал по той же рабской сакме[110], по которой два месяца назад шел связанным под неусыпным надзором в Итиль-кел.

Беглец понимал, что поступок его всколыхнет всю степь и сразу уйти на Русь вряд ли удастся: дозоры, особенно на этом пути, будут проверять каждого подозрительного человека. А одинокий всадник в степи всегда вызывает подозрение, если он не гонец какого-нибудь хана или эльтебера. Да и гонцы редко ездят по одному, без охраны.

За два года плена Кирша повидал всякого, порядки на земле кагановой изучил хорошо. Если первые несколько дней он будет скакать без отдыха, весть о разбое на пиру у Санджар-тархана не обгонит его, ибо он будет лететь впереди слухов, а потом...

Степь в это время весеннего голодного предтравья казалась совершенно пустой. Почти все хазары откочевали к югу, где уже появился подножный корм скоту, где жизнь пастуха и табунщика была сытнее. Кирше важно было именно в это время проскочить через центр враждебной земли. Те немногие становища, что встречались ему на пути, беглец обходил стороной.