Стремнина

— Слушай, Иван Викторович, — сказал министр после того, как обменялись приветствиями, — ответь мне прямо: сможешь еще один заказ сделать? Срочный. В Ясногорске, на стройке Всесоюзной, народ поднажал. По прогнозам могут приступить к монтажу уже в апреле, а не в августе. Значит, нужно комплекс выдать мартом. Задаю тебе вопрос как одному из самых надежных директоров: вытянешь? Имей в виду, все это на контроле в ЦК, мне задали вопрос, и я должен завтра ответить. Ясногорск, сам понимаешь, тысячи людей там за каждую минуту бьются, и если мы их подведем…

— Если с поставками все будет как надо — сделаем.

— Ну, насчет поставок… Слушай, неужто я твоими поставками буду заниматься? Ты что, первый год директорствуешь? Служб у тебя нет? Снабженцев? Или со смежниками у тебя контакта нет? Уж я знаю про твои концерты в этой сфере. Так что решаешь? Будет комплекс к первому апреля?

— Будет, Сергей Михайлович.

— Ну и ладно. Значит, я со спокойной совестью даю слово, что товарищ Туранов сибиряков не подведет. Будь здоров, Иван Викторович.

…Может, и его вина во всем этом есть? Ну кто мог подумать про возможность этой нелепой железнодорожной истории? Не было с ним такого за всю практику директорской службы. Было всякое с поставщиками, потому на эту сторону дела и было обращено все внимание: и сам к уральцам ездил, и перезванивался с коллегами. К ним претензий нет, так вот на тебе, другое выплыло.

Что-то во всем этом надо менять. Срочно. Только в чем тут должно быть его участие? Разве от него зависит вопрос снабжения? Коллектив может быть десять раз сработанным, а подведут смежники или транспортники — и моргай глазами.

Дымов зашел медленно и как-то устало. Сел к столу, положил перед собой пачку телеграмм:

— Ну? — Туранов закрыл окно, уперся пальцами в стол, чуть ли не нависнув над главным инженером.

— Нашли… — Дымов отыскал нужную телеграмму, протянул директору. Туранов прочел текст и медленно присел на стул. Вагоны отысканы на станции Поворино, сегодня утром отправлены в адрес «Тяжмаша».

— Узнавал? — Туранов потянулся к железнодорожному атласу, но Дымов махнул рукой:

— Завтра утром, самое раннее… А то как бы и не позже. Срываем сроки, Иван Викторович. Я прикидывал. Коллектор выйдет не ранее, чем второго утром.

Туранов встал, обошел стол, сел в свое кресло. Только сейчас он заметил, что Дымов чуток рыжеват. Волосы главного инженера, которые всегда казались ему каштановыми, вдруг сейчас обнаружились чуть ли не красноватыми, во всяком случае, с явной рыжеватинкой. А на побледневших от волнения щеках явственно обозначились веснушки.

— Слушай, Игорь Дмитриевич, тебя случайно в детстве рыжим не дразнили?

Дымов вскинул глаза, растерянно улыбнулся:

— В каком смысле, Иван Викторович?

— В прямом. Рыжий, рыжий, конопатый, убил дедушку лопатой, а?

— Не помню, Иван Викторович. Я о коллекторе…

— А что о коллекторе? Ну снимут меня… Тебе выговор вклеют. Что ж теперь, рыдать будем? Меня вон Павел Максимович Бутенко к себе в подручные зовет. Место имеется. Станем в содружестве канализацию или еще что проектировать. Вот что, иди распорядись, чтобы все заместители и руководители служб сейчас собрались ко мне. Будем решать.

Решения еще не было, но Туранов знал, что оно близко. Сейчас наступало время итогов. Сейчас приближалось время ответов на все вопросы, в том числе и на тот, который он давно уже задавал сам себе: а что заслужил для себя лично директор завода товарищ Туранов? Когда в самом начале своего второго директорства он обратился сразу ко всему коллективу, ко всем цехам — это был первый шаг. Кое-кто удивился тогда, кое-кто по-улыбался про себя. Тогда был посев — теперь наступало время жатвы. Вспомнил Седых и его слова. Что же делать? Ведь обещал он людям премию и министру слово дал. Люди его поймут. Жил и работал это время не напрасно. Правда, оставалось за границами осмысливания его собственное будущее: сорван важнейший государственный заказ, подорвана его репутация как директора завода в глазах руководителей министерства. Такое попросту не проходит. Но это уже другое. Это уже потом, а сейчас…

Они входили по одному, по двое, рассаживались вдоль длинного стола, оставляя ему, директору, его обычное кресло во главе. Соратники, помощники, единомышленники и гордость его, забота и причина тревоги. Что они вынесли из этой совместной работы? Чему научились? Может быть, завтра кто-либо из них пройдет к этому самому директорскому креслу и скажет: «Я хочу, чтобы с сегодняшнего дня мы начали работать по-новому, не так как работали при Туранове…» Может, и прозвучат эти слова, а может, и нет.

Любшин сел рядом, черкнул на бумажке: «Что случилось?» Иван Викторович на обратной стороне записки крупно вывел: «А ничего». И кудряво расписался.