Стремнина

— Ну что, друзья мои, — сказал он, — и разговор сразу стих, потому что начало было необычное, — вот что я хотел сказать: вылетели мы в трубу с ясногорским заказом. Металл наш заблудился где-то и будет только завтра. Из этого вывод: тридцать первым мы ясногорский комплекс не сдадим. Давайте смоделируем день, скажем, второго апреля. Раздается звонок министра и директору завода задается вопрос: как понимать срыв коллективом предприятия важнейшего государственного заказа? Вот я и хочу, дорогие мои соратники, выслушать вас по этому поводу. Говорить мне, а что говорить — решать нам с вами совместно.

— Иван Викторович, — Сомов взволнованно теребил в пальцах очередную сводку, — Иван Викторович, я не понимаю… Речь же не о неделе, речь о двух днях. Государство ничего не потеряет… мы ж знаем, сколько наше оборудование лежит потом на стройплощадках, сколько его дожди полоскают. А потом, если говорить серьезно, так на любом заводе, даже на самом передовом, недогруз бывает. И никто за это голову не снимает, понимают же все, что не по вине коллектива все происходит. Не по нашей вине, Иван Викторович.

Дымов согласно закивал.

Любшин не поднимал глаз. Туранов обвел взглядом лица людей, сидящих за столом, включил рычажки трансляции:

— Товарищи! Прошу прощения за то, что отвлек вас своим обращением. Мы тут сейчас с руководством всех служб решаем важный вопрос. Прошу всех оставаться на местах и работать, не снижая интенсивности. Я полагаю, что всем будет слышно, о чем я хочу сказать. Я хотел бы, чтобы все бригадиры приняли участие в нашем совещании. Обойдемся без протокола, а мнения свои любой может высказать по телефону со своего рабочего места.

Суть дела. Четыре месяца назад мы решили на совете бригадиров, что приложим все силы к выполнению заказа для Ясногорска не в августе, а в марте. Мы наметили мероприятия, мы четко все проработали. Договорились со смежниками. Нам все было отправлено в срок. Но металл для коллектора не поступил на завод до сих пор, хотя уральцы отправили его раньше срока на целую неделю. Наши вагоны заблудились на железной дороге, и какой-то дурак загнал их на станцию Поворино, где мы их обнаружили. Сегодня они наконец пошли на завод. Будут завтра, но для нас уже ясно, что комплекс мы не сможем сдать тридцать первым марта. Мы сдадим коллектор второго апреля. И вот тут встает вопрос, который меня тревожит. Как нам быть. Я обещал всем участникам срочных работ премию. Они заслужили ее честно. Но получить деньги для премии мы сможем лишь в случае, если отчитаемся за комплекс мартом. Если б срыв был по нашей вине, я не думаю, чтоб мы ограничились этим разговором. Мы бы спросили с виновных по всей строгости. К сожалению, тот сукин сын, который загнал наш металл к черту на кулички, недоступен для нас. Нам выплатят штраф не из его, а из государственного кармана. И я спрашиваю вас: вы заслужили премию и вам решить. Если сейчас мне позвонят бригадиры и скажут, что они за обещанную администрацией премию, я подписываю отчет за неотправленную продукцию и после пятого апреля подаю заявление об уходе. Я не хочу, чтобы кто-то посчитал, что я прошусь в мученики за истину. Нет. Я хочу быть директором и умею быть директором, пусть мне возразит хотя бы один человек, если он со мной не согласен.

Вы спросите, чего я хочу? Зачем все то, что я вам говорю? Ведь можно было бы решить все здесь, келейно, на уровне руководства. А я вот говорю все вам. Не знаю. Что-то нужно менять в постановке снабжения, в постановке сбыта продукции. А менять — не просто. Та практика, которая была раньше и с помощью которой мы смогли бы выбраться из тупика, вызывает неуважение коллектива к своим руководителям. А ведь мы с вами должны верить друг другу безоглядно. Без этого не будет успеха. Я не хочу лгать вам, а премию выплатить не могу, потому что это — нарушение закона. И я обращаюсь к вам с просьбой принять решение. Если вы мне скажете, что я должен платить, — я подпишу бумагу, но потом уйду с завода. Есть совесть, и через это переступить я не могу. Мне больно думать, что кто-то из вас сможет сказать по какому-либо поводу обо мне: «Ну хват, выкрутил-таки премию». Я прошу правильно понять меня, а сейчас я отключаюсь и жду в течение часа. Если пятеро бригадиров позвонят с просьбой выполнить мое обещание, я подписываю отчет, хотя ясногорский комплекс, вернее его последние тонны, уйдут второго апреля. Все.

Туранов положил микрофон на стол и только теперь обвел взглядом собравшихся. В течение всей длинной своей речи он глядел только на стол перед собой, боясь встретиться глазами с кем-либо из соратников.