Стремнина

Эдька услышал об уходе Морозова одним из самых последних. Не то что удивился, а просто растерялся: как же так? Все в мире было относительно зыбким и подвижным, но Морозов смотрелся всегда постоянным, всегда с прицелом на будущее. Некоторое время машбюро судорожно судачило о месте и условиях будущей работы; предположения метались от руководящего кресла в министерстве до прокурорского поста в соседней области. Потом слухи стали стихать: как родник, перекрытый запрудой, иссякает в русле, но неудержимо накапливает мощь у преграды, поднимаясь все выше и выше, и наконец с ликующим гулом устремляется снова по привычному ложу, и все становится на свои места, все принимает прежние очертания. Неведомо из каких источников выползла версия о приглашении Морозова на ответственную зарубежную работу, и слухи сразу стихли, потому что тут все ложилось по привычным стандартам, тут мнение о человеке и его возможностях укладывалось в привычные представления о нем, и не было повода для дальнейших обсуждений. Все несокрушимое стремление человеческой мысли к познанию пока еще неведомого в поступках ближнего теперь направлено было на изыскание преемника Морозова, и тут мнения яростно кипели на всем пространстве коридора от машбюро до приемной, по пути обязательно сворачивая в буфет.

Жизнь шла своим чередом, попутно обустраиваясь. На следующий день после прихода Нади они пошли в загс и подали заявление. Через неделю их расписали. Еще через несколько дней Эдьке на работу позвонил Немиров. Медленно, глуховатым голосом он сказал:

— Я понимаю, Эдуард Николаевич, что из-за меня, некоторым образом, у вас служебные неприятности. Простите, если это возможно. Что касается дочери, то прошу вас передать ей, что она может не считаться с существованием на свете отца… Это ее дело. Однако, пусть помнит, что у нее есть мать, которая целыми сутками не может прийти в себя после ее фортеля. Если она не хочет зайти домой из-за меня, то пусть хотя бы встретится с матерью где-либо в парке. А потом, ведь у нас остались ее вещи. Пусть найдет возможность забрать их. Я могу надеяться на то, что вы передадите мои слова дочери?

В двадцатых числах марта Немиров ушел на пенсию. Эдька слышал, что событие это было незаметным и неторжественным. Просто в один из дней Станислав Владимирович передал свой кабинет, бумаги и прочие атрибуты службы другому человеку, вручил коробку конфет секретарше, авторучку — заместителю, медленно вошел в лифт и с этой минуты уже начал новый отсчет своего бытия, в котором главным фактором становилась семья с ее проблемами, воспоминания о сделанном и несделанном, планирование работ на садовом участке, который с момента ухода на пенсию потерял лестное наименование дачи. Арест Александра Еремеевича Тихончука Станислав Владимирович прокомментировал коротко и неблагозвучно: «Сукин сын». Все остальное из бывшей жизни номенклатурного работника удалялось теперь от него со скоростью необычной, и даже голос ломался, терял басовые солидные нотки и приобретал тональность чуть ли не умоляющую. Он знал об этой метаморфозе еще задолго до потери поста на примере товарищей, уходивших на заслуженный отдых, волей возраста оказавшихся выбитыми из седла и получивших внезапно массу свободного времени. Всю жизнь экономить редкие минуты и вдруг получить временную бесконечность. От этого и впрямь растеряешься. А тут еще фортель дочери. Узнав про неприятности Рокотова, схватила с вешалки пальто и умчалась к нему, представляя себя, видимо, ничуть не хуже, чем жены декабристов. Об этом поступке Надежды Станислав Владимирович рассуждал про себя с язвительной усмешкой, не рискуя, правда, употребить ее при жене. Рокотов в его представлении остался коренастым упрямцем с негромким, плохо поставленным голосом. Даже лицо его слабо помнилось: что-то абстрактное, незапоминающееся, кроме взгляда жестковатых темных глаз. И вот этот человек — теперь его богом (или чертом) посланный зять. М-да.

А дочь Станислава Васильевича, вместе с мужем, ждала развязки завязавшегося клубка. Эдька так и не написал объяснительной записки, готовясь при этом к самому неприятному. Однако никто больше и словом не напомнил ему об этом. Вероятно, начальство прознало про женитьбу и сочло возможным сделать на сей раз исключение. Во всяком случае, разговора на эту тему не возникало. Рокотову приносили очередные папки, нетерпеливо позванивал Морозов, требуя сократить сроки разбора того или иного дела. Уже в первые дни совместной жизни молодожены решили сразу же уехать из города в случае, если возникнут неприятности. Конечно, Нагорск — неплохой город, но тут уж выбирать не приходится. Написал Эдька письмо бывшему сокурснику, работавшему в хабаровской прокуратуре, и вскоре пришло от него ответное послание на казенном бланке, где черным по белому говорилось, что с краевым прокурором вопрос согласован и Рокотов может рассчитывать на хороший прием и даже квартиру через год-два. Так что теперь оставалось лишь ждать.