Стремнина

В один из субботних дней поехали они в Лесное. Сколько могла, задерживала под разными предлогами эту поездку Надежда. И хоть понимала она, что каждый день задержки создает для нее в будущем мало приятные осложнения, ехать не хотелось. Но Эдька настоял. И вот они сидят в электричке, за окном которой разматывается обычный зимний пейзаж с заснеженными соснами, частыми полустанками, заполненными шумными, говорливыми, спешащими куда-то женщинами; с нетронутой снежной целиной на притихших полях. В городе уже и капель, и мокрый, расползающийся под шагами снег, а тут — заповедник хотя и ослабевшей уже, но все еще могучей и уверенной в своих возможностях зимы.

На остановке их встретил тугой, по-зимнему пронзительный ветер. Когда выбрались из вагона, ветер накинулся на них с яростью цепного пса. Казалось, он дует отовсюду. Пока выбрались из ложбины на дорогу, ветер уже умчался к лесу, гоня перед собой ворох прошлогодних, скрюченных от мороза листьев. Здесь, на просторе, под воздействием солнечных лучей, снег был пористым, посеревшим. Кое-где бурыми пятнами проступали проталины. Нет-нет да и мелькнет сквозь мутную льдинку яркая зелень травы.

На крыльце дома Эдька улыбнулся Наде, легонько подтолкнул ее в спину: «Не бойся…»

Отец сидел за столом в знакомом коричневом пиджаке, который надевал не то чтобы по праздничному делу, а когда налаживался на собрание или к соседу в шахматы играть. Миска борща, стоявшая перед ним, дымилась, отец кургузыми пальцами колупал чесночину, пытаясь освободить ее от кожуры. Краем глаза поглядывал он при этом на экран телевизора, где сумятливо толкались хоккеисты. Увидав сына, а затем Надю, отец поднялся, кашлянул:

— Во, как раз к ужину… А я только про тебя вспоминал, понимаешь. Ну проходите, чего стали у порога-то?

Вышла мать, захлопотала около Надежды, видимо сразу поняв, к чему дело придвигается. Охнула, когда Эдька, сбычившись, не сняв еще пальто, сказал про регистрацию брака. Отец, выждав секунду, недоверчиво спросил:

— Паспорт при тебе?

Разглядывая паспорт сына, вздохнул:

— Ну так что, мать, беги за вином в магазин… Сын-то раз в жизни женится.

Подошел к Наде, глянул сумрачно:

— По правде, не хотел я тебя в невестки, прости… Обиды не таи, в семье у нас все напрямик. Хуже было б, коли улыбался, а думал про другое. Ну а коль наша ты теперь и внукам моим матерью будешь — дай-кась я тебя по обычаю…

Он привлек ее к себе, поцеловал в губы, обнял сына:

— Так что поздравляю, сынок. Оно и ладно, что женился, хоть покрепче на земле станешь. Ради детей. Годков-то тебе не так уж и мало, а все в пацанах бегал. Ладно, мать, ты на кухню иди, а в магазин я сам схожу да к Косте заодно.

— Не надо в магазин, — сказал Эдька и вынул из портфеля две бутылки коньяку, пакет с дорогими конфетами, а Надя уже развязывала вынутый из сумки торт, московскую колбасу, рыбные консервы. Вмиг на столе вокруг миски с борщом создалось такое изобилие, что отец оставил в покое висящую на вешалке фуфайку и подсел поближе. Эдька сел напротив, глянул на часы: — Вот что, па, давай мы нынче сами посидим, а уж завтра зови кого хочешь.

— И то дело. — Мать уже несла с кухни баночки с грибами, которые хранила неизвестно к какому празднику. Теперь вот сгодилось все. — Ты, дочка, иди-ка помоги мне, чего стоишь, как чужая. Дома ты. Ну-ка давай твою шубейку. Руки вон там, в коридорчике, смой. Нехай мужики побалакают сами.

Они ушли на кухню, а отец, все еще не отошедший от новости, преподнесенной сыном, покачивал головой:

— Ну хват… Ну байстрюк. Не ожидал.

— Ты-то как, па?

— Да как? Вот, считай, в бригадиры кинули. Машину сдал.

— Давно пора. Ты ж организатор.

— Так что толку-то? Так я сам за себя, все по совести.

— Вот теперь по совести и за других. Ты ж лидер прирожденный, па. И люди как раз тебя слушать и понимать будут, потому что ты сам душу в дело вкладываешь. Что справишься — в том сомнений нет у меня.

Отец неясно хмыкнул, но по всему было видно, что слова сына понравились.

— Ну а если по совести, не ошибся ты с Надеждой-то?

— Нет, па.

Отец кивнул:

— С работой что?

— Не знаю. Может быть, и плохо, а может, и нормально.

— Понятно. Только от правды не отступай. Еще дед твой, комиссар партизанский, говорил, что короче прямой дороги на свете не бывает. И дядька твой, Владимир Алексеевич, тоже так живет. И я, если видишь, того завету не нарушаю.

— Ты зря все это, па. Сам же знаешь, что мне такое говорить не надо. Или сомневаешься?

— Да нет. Сойти ты не должен. Ладно. Давай баб зови да сядем за стол.

— Пусть поговорят. Им тоже нужно. Так чем же ты теперь занимаешься, па?

— Нагорную сторону знаешь? Ну там, где бахчи когда-то были?

— Знаю.

— Ну вот, теперь там полив ладим. Чтоб хлеб покрепче брать. Начали канавы копать, сварка пошла. Хочешь, завтра свезу покажу?

— Потом, па. Утром мы уедем.

— А свадьба? Как же от людей-то?

— Все это потом. Мы так решили.

Помолчали, пока в комнату не зашли мать с Надей. У обеих красные от слез глаза. Сели рядом, сразу видать, нашли общий язык.