Стремнина

Был уже и конфликт. В четвертом цехе молодой инженер Кравцов любил выпить. Парень умеющий работать, голова светлая. В самодеятельности пел. На субботниках — в лучших. А вот запьет — и на работу может опоздать, и в цехе как вареный. Выговорами и взысканиями обвешан с ног до головы. И дернул его дьявол попасться директору на десять минут позже положенного времени у проходной. Председатель завкома пошел к Ивану Викторовичу сам просить. Уговорил и секретаря парткома: парень, дескать, убивается, семья самая что ни на есть тяжмашевская: и отец здесь еще работает, и двое братьев. И коллектив цеха просит в последний раз поверить. Пошли вдвоем к директору. Туранов слушал председателя завкома молча, на лице — ни тени от мыслей, которыми в этот момент был занят.

— Я понимаю так, что профсоюз активно настроен защищать пьяницу? — Только в этот момент Любшин совершенно неожиданно для себя обнаружил, что глаза у Туранова не серые, как он думал до этого, а почти желтые, чем-то похожие на ястребиные. И брови взлохматились, будто порывом ветра внезапно в лицо ударило.

— Иван Викторович, речь идет о потомственной тяжмашевской семье, — мягко, но настойчиво сказал председатель завкома.

— Речь не о семье, а о пьянице. Ну а ты, Станислав Иванович, ты что, тоже в ходатаях?

— Я прошу, Иван Викторович, понять все правильно… — Любшин снял очки и начал старательно протирать их носовым платком. — Я знал Николая Кравцова, когда он был еще слесарем. Хороший работник. Заочно окончил институт. Вне завода себя не мыслит. Это как раз такой случай, когда нужно учесть обстоятельства. Я тоже поддерживаю просьбу завкома.

— Добренькие, — буркнул Туранов, — позавчера было четырнадцать случаев опоздания на работу. Сморгаем — завтра будет вдвое больше. А Кравцов ваш уже от выговоров иммунитет выработал. Ладно, погляжу на все при его очередном фортеле. И все ж сменным инженером ему не быть. Переведу в слесаря на три месяца. Не хочет — пусть увольняется. Единственное на что пойду — отпущу по собственному желанию. И все! Больше ничего не просите.

Вот такая история приключилась. Кравцов оказался в слесарях, что, судя по всему, не так уж сильно его огорчило; во всяком случае, с завода уйти даже не делал попытки, а заступничество Любшина вызвало во взаимоотношениях директора с секретарем парткома не то что холодок, нет, до этого дело не дошло, просто Туранов пару раз потом, вроде совсем безотносительно, сказал в присутствии Любшина что-то о нашей преступной мягкотелости в вопросах дисциплины труда, о том, что государству подобный либерализм не просто в копеечку влетает, а в очень даже ощутимые миллиарды и, более того, приносит вред другого рода, а именно то, что молодые рабочие как бы индульгенцию на будущие свои грехи получают, воспринимая замечания просто как благие пожелания, а не как твердый и нерушимый закон. Жизнь же вертелась и раскручивалась в обычных рабочих буднях, и все это происходило на глазах у Любшина, и каждый из минувших дней давал ему доказательство того непреложного факта, что только путем Туранова нужно идти, если надеешься на улучшение положения в коллективе, если не болтовней и громкими словами двигать дело, а совершенно конкретными реалиями.

Снова подошел к справочному. Девушка заулыбалась ему навстречу:

— Идет на посадку ваш рейс. Сейчас объявят.

И точно, загудел под сводами зала гулкий женский голос, но Любшин уже не слышал его, потому что вышагивал, уклоняясь от ветра с колючим снегом к выходу на посадочную платформу, откуда уже было хорошо видно, как из метели вылезал гигантский нос только что севшего самолета. Машина подруливала к самому вокзалу и, наконец, застыла, умеряя стремительный бег винтов. Поехал трап с шустрым мужичком в распахнутой шубейке. Приткнулся к борту, будто сосунок к матке, и тотчас же полез из самолета разный народ. Любшин искал глазами Туранова и не находил. Уже стал иссякать поток выбирающихся из самолетного чрева, как вдруг Туранов обнаружился совсем рядом, в пяти шагах, и тут только Станислав Иванович понял, почему до сей поры не обнаружил директора. Вместо роскошной, вызывавшей скрытую зависть ближайших помощников ондатровой шапки, на голове Туранова сидела совершенно немыслимая кепочка, чем-то похожая на печальной памяти хулиганскую восьмиклинку, в которой щеголяли уличные рыцари пятидесятых годов и которая на лобастой голове Ивана Викторовича выглядела удивительно нелепо. Любшин, пожимая руку директору, не смог удержаться от того, чтобы не глянуть еще раз на эту самую кепочку, и Туранов загудел сипловатым голосом:

— Ну чего глядишь? Я ж не виноват, что у них там ассортимент такой. Выбил четыре бульдозера для подсобного, а жучок там один шапку мою приглядел. Все намекал, что ежли такую добудем для него, так наша техника нынче же отправится. Пришлось подарить, зато сам платформы в путь благословил. Отправил, говорю. Ушли бульдозеры. Лично отбирал на базе. А картузик пришлось покупать, волосы, понимаешь, не те.