Стремнина

— Дело такое, товарищи. До сих пор мы отвлекали на строительство рабочих завода. В особой ситуации, естественно, сохраняли им цеховую зарплату. Получалось дорого, очень дорого, товарищи. Так мы и половину программы не осуществим. С организацией управления, во главе которого товарищ Карманов стоит, мы думаем снизить расходы на строительство. Поэтому сохранять зарплату вам не будем. Просто приказом переведем временно на другое место работы, на сдельщину. Ну, а про заработки вам уже Василий Павлович Карманов говорил. Сейчас идет монтаж, это самая дорогостоящая работа. Мы привлекаем для нее вас. А вот на отделке будут работать уже штатные строители, им, к сожалению, придется зарабатывать не более двухсот рублей.

— Ясно, — выкрикнул кто-то. — Тогда мы у вас уже работать не будем.

И вновь Рокотов.

— Слушай, Вадик, — это к выкрикнувшему, — ну чего ты все к деньгам дело тулишь? Оно что, тебе мало? Мотоцикл есть, одет вон как в иностранных кинофильмах показывают этих самых, что банками командуют. Сестры все при деле, и сам ты молодой уж очень, чтоб все на деньгах строить. Не на деньгах ты это себя ломай, а на радости, что и ты в чем-то нужном по равной участвуешь. А то пока что на тебе и есть, что армию отслужил да к девкам на семисотсильном тракторе разъезжаешь.

— Дя Коль, может, хватит про трактор? Когда то было?

— А вот не хватит. Я к тому, чтоб ты, морока несчастная, цену своим поступкам определял. Коли про заработки, так ты помнишь, а вот про то, что бензину сжег сколько государственного, когда в Князевку мотался на «К-700», тут ты сразу про деньги забываешь. Двойной у тебя подход, как у того Рейгана. Когда свои ракеты считает, так у него один счет, а когда другие, так совсем иной.

Хохот даже стекла колыхнул. Показалось Куренному, что звякнули они. Локтев наклонился к Степану Андреевичу и, стоя, еще готовый отвечать на вопросы, шепнул ему:

— Слушай, да Рокотов этот ваш… цены ему нет. Это ж глыба, а не человек. Вожак. Не выдвигали?

— Попробуй выдвини. Отказался от всего. Между прочим, твое место ему прочил.

— И уверен, был бы на месте.

— Погоди, ты его еще узнаешь.

— Ты что имеешь в виду?

— А он тебе спать спокойно не даст. У него идей таких, как сегодня выкатил, столько, что всех озадачить может на много лет вперед.

— Ладно, ты говорить будешь?

— А что тут говорить, как в песне поется, без меня меня женили. Вы-то идеи навыдвигали, а исполнять их мне придется.

— Ну, это ты зря. Это не только для тебя работа, а для всех, уверяю. Только настроение мне твое не нравится. Уж больно скепсиса много. Ты понимаешь, мы сегодня сделали попытку сломать в людях привычку быть от всего в стороне.

— Думаешь, сломал?

— Думаю, что нет, но надломили — это точно. Заездили мы прекрасные слова на те дела, которыми не занимались. Вот беда где. Слово скажем, а дела за ним нет. И так до следующего раза, когда опять нужно красивое слово говорить. Вот некоторые и разуверились. А сегодня мы пробуем иным языком с людьми разговаривать.

— Как же, тыщи обещаете. Новый язык отыскал.

— Слушай, Степан Андреевич, дело не в деньгах, сегодня мы впервые поднимаем людей на личное участие в том, что не входит в круг их производственных обязанностей. А то ведь получается, что будущее Лесного и других ваших сел — это дело Туранова и заводских. Нельзя так. Если браться за дело, так всем вместе. Фу черт, что это я тебе расхожие истины говорю. Так будешь выступать?

— Пока послушаю.

10

Вечером разболелась голова, и Туранов решил лечь пораньше. Жена принесла ему кружку молока, тихо вышла из комнаты. Полистал свои записи: когда-то планировал защитить диссертацию; мудрая была мысль, потому что директор — это профессия, случись что-нибудь — и начинай все сначала. А этого не хотелось, потому что накопил какой-то опыт, знания определенные были. С научной степенью легче штормовать, вроде и крохотная, но все же гавань за плечами. Сесть бы за свои разработки да месяца три заняться бы. Только кто ему даст эти три месяца? Где, из каких крох времени собрать их директору?

За стеной ворочалась теща. Тоже не спалось. Хворает вот уже сколько времени. Как несправедливо устроена жизнь: только успеет познать житейскую мудрость человек, а уж пора уходить. Сколько бы дел мог на земле сотворить, сколько людей научить. А получается, что рождается каждый только для того, чтобы целые годы идти к вершине, к главным житейским истинам, и только считанным из людей удается на некоторое время воспользоваться в полном объеме этими знаниями.

Теща попалась Туранову золотая. Благодарен ей за то, что всегда видела в нем не мужа дочери, а сына. Так что вышло две матери ему в жизни. Везучий он человек, Туранов. Жена умница, дети прекрасные, даже с зятем повезло.