Стремнина

Прораб с Буйной поднялся без каких-либо признаков робости, словно ему не впервые выступать на заседаниях райкома. И Родыгин заметил, что Астахову, должно быть, понравилась та непосредственность Морошки, какая чаще всего наблюдается у рабочих людей, — секретарь смотрел на него с интересом, а возможно, и с надеждой.

— Это правда, по всем расчетам на прорезь надо еще три месяца, — начал Морошка, по всегдашней привычке не спеша и словно с уважением отдавая дань трезвому взгляду главного инженера на занимающее всех дело. — Но я тут подумал сейчас… — Здесь у него не обошлось-таки без длительной заминки от стеснительности. — А есть все же один выход! Есть! Можно попробовать, глядишь, и доделаем…

Он будто двинул кулачищем под ребра. Родыгин почувствовал, что все его лицо и шея наливаются кровью.

— Интересно, — еще более оживился Астахов. — Продолжайте.

— А тут и говорить-то нечего… — Морошка опять несколько замялся, но под ободряющим взглядом секретаря райкома довольно быстро пришел в себя и продолжал: — Сейчас мы готовим прорезь шириною в шестьдесят метров. А ведь ее можно и вдвое обузить. Сделать не шире старого хода — и ладно. А будущим летом доделаем, расширим…

Он взлетел перед райкомом как орлик…

У Родыгина в эту минуту занемели скулы. «Врет, негодяй, что только сейчас додумался! Молчал! Решил усадить в лужу! На таком заседании! — думал он с ненавистью. — И действует, безусловно, по подсказке Завьялова. Теперь-то ясно, почему Завьялов заставил меня выступить первым…» Не прося слова, он вдруг выпалил с места:

— Но ведь есть проект! Он утвержден!..

— Утверждают не боги, — ответил Морошка.

— Но кто нам позволит отступить от проекта? Надо пройти огни и воды. Дойти до Москвы…

— Можно и без позволения, раз такой случай…

— Ну, знаете ли…

— А что? — заговорил Завьялов. — Я считаю, Василий Матвеевич, что мы сами с усами. Надо отступить — отступим. И докажем, что иначе ничего нельзя было сделать…

— Если вы, Григорий Лукьянович, берете на себя такую смелость, тогда, конечно, другое дело! — вдруг извернулся Родыгин. — Разрешите? — обратился он затем к Астахову. — Я об этом ду-умал, конечно… — заговорил он, стараясь произвести впечатление и голосом, и важной осанкой. — Но я строитель, а для нас, строителей, проект — закон. Никаких отступлений! Никакой отсебятины! Кстати, на одной из шивер мы хотели было немного подправить проект — речники подняли настоящий вой. И нам пришлось отступить. Но если сейчас Григорий Лукьянович берет на себя ответственность…

— Беру, беру, — сказал Завьялов.

— Тогда совсем другое дело!

Говоря все это, Родыгин успел быстренько высчитать, что прорезь на Буйной, если ее отныне пробивать даже вдвое у́же, все равно до конца навигации не закончить. Но теперь, как понял бы и ребенок, можно было лишь всячески поддерживать вариант Морошки. Впрочем, именно этим ему и можно было отомстить.

— Остается действовать, — закончил он энергично. — Теперь все зависит от товарища Морошки. И мне думается, он должен дать слово, что к концу навигации прорезь закончит.

Предложение Родыгина пришлось по душе тем членам райкома, какие по старой привычке все еще любили, когда люди берут обязательства. Неважно, что из этого выйдет, важно, что дается слово — и всем становится приятно и покойно. И потому они начали горячо поддерживать Родыгина.

— Нет, зря слова не дам, — заявил Морошка, когда настало его время, тихо и смущенно. — Я сказал, что можно попробовать. Вот я и буду пробовать, а твердо обещать не могу, боже избави. Там все одно еще работы будет вдоволь.

— Вот тебе и на! — порадовался Родыгин.

Недолго же Морошка держал на своей лобастой голове венец славы! Минуту назад члены райкома готовы были обнимать его на радостях; теперь же, словно подчиняясь сигналу Родыгина, начали наперебой журить его, а один, директор рыбозавода, с розовой шеей, отдуваясь, прохрипел:

— Завалит! Как пить дать — завалит!

И тут Морошка совсем испортил дело.

— Громкие слова, они как мошкара, — сказал он угрюмо, глядя исподлобья. — Гудят, гудят над ухом — покоя нет. Охота отмахнуться — вот и все. А я лучше попробую так…

— Я говорю, завалит! — опять прохрипел директор рыбозавода. — Снять его, и весь разговор!

— Да, с такими настроениями… — вставил Родыгин.

— А вы ступайте на мое место — и давайте любое слово, — не задумываясь, отрезал Морошка.

— Это демагогия!

— Почему же? — неожиданно спросил Астахов. — Вполне резонно. Кто больше уверен в успехе дела, тот и должен за него взяться. Не так ли?

Но тут Родыгин будто оглох. Астахов говорил еще что-то, а он лишь видел, как шевелятся его улыбающиеся губы. Он даже решил было, что по глупости загремел на Буйную, но над самым ухом раздался голос Завьялова:

— Я возражаю. Категорически.

Почему он не согласился отправить его на Буйную, непонятно было. Скорее всего, потому, что на Морошку надеялся больше, чем на него. Впрочем, черт с ним, пускай выручает из беды хотя бы и за волосы.