Стретч - 29 баллов

Вся прожитая жизнь уместилась на листке бумаги — дважды нехорошо, Фрэнк Я отнес хлам в благотворительный магазин при больнице. Взяли большую часть одежды, книги, настольную лампу, пластинки, плакаты и ящик для бумаг. При мне остались содержимое ящика для бумаг, паспорт, дневник Билла, чистая одежда, которой хватило бы на два дня, коротенькое пальтишко с двумя карикатурами во внутреннем кармане и ничего больше. Почти все влезло в оставшийся мешок Папки были слишком громоздкие, их явно следовало выбросить. Я поездил по окрестностям в поисках свалки. Когда она наконец нашлась, я не смог себя пересилить и оставить плоды всей жизни просто на поверхности, открытыми чужим взглядам, и потратил еще двадцать минут, вырывая листы и скатывая их в комочки. Я разбросал их как лепестки цветов среди мусора и обрезков ДСП. Вот и стерты все следы. Сам не зная почему, я пощадил последний годовой отчет, карикатуры и дневник Билла.

Возвращаясь в Хай-Элдер, вместо облегчения или сожаления я чувствовал лишь скромное удовлетворение — как от выполненной мелкой административной задачи. Зашел в гостиную и постоял несколько минут, наслаждаясь тишиной. Оставив ключи от «кавалера» на столе, я написал записку с последними благодарностями. Когда пришло вызванное такси, я вышел из дома и опустил ключи от входной двери в почтовый ящик.

Такси отвезло меня назад в Сэксмандэм. В кафе рядом с автовокзалом я съел твердую, как пластмасса, булку с сыром. Увидев на первой полосе «Телеграф» симпатичную женщину и анонс статьи о британцах, хорошо устроившихся в Нью-Йорке, купил газету. Автобус пришел в полтретьего. Когда водитель открыл багажный отсек, я заметил, что моя сумка совсем не выделяется на фоне чужого багажа — спортивных виниловых мешков эпохи семидесятых, больших чемоданов под кожу цвета «загар пенсионера» или «прохладный бетон», оранжевых нейлоновых рюкзаков, синих нейлоновых рюкзаков, кучи набитых до отказа и обмотанных изолентой мешков из супермаркета. Если мотор перегреется, вся эта пластмасса расплавится, образовав неразделимое полужидкое месиво. Приедем на место, и придется совать руки в ядовитое фондю, чтобы вытащить свои пожитки.

В автобусе было всего двенадцать-тринадцать пассажиров: несколько молодых, видимо студентов; рабочий средних лет типичного угрожающего вида; группка из трех пожилых пар. Старички и старушки сели впереди. Мужчины были в свитерах на молнии под цвет их чемоданов, застегнутые на все пуговицы женщины по-птичьи поглядывали на окружающих из-под вспушенных серебристых причесок Воскресный выезд в Лондон. Навели красоту, подумал я, да только кому они нужны.

Я сел сзади и сосчитал наличность. Сорок четыре фунта, восемнадцать пенсов, хватит на два дня жизни. Я пытался поспать, но заснуть не давали жажда и нарастающая паника. Автобус ехал по пригородам Лондона, и память словно выключили. Я не мог сосредоточиться на прошлых событиях У меня на глазах городская ночь заползала в небо, отодвигая любые рефлексии. Меня сверлил один-единственный вопрос: «Что делать сегодня ночью?»

Когда мы проезжали Вест-Энд, я посмотрел на свое отражение в оконном стекле. Свет тусклой лампы прорезал на моем лице глубокие тени, отчего я стал похож на скелет или зомби. Осторожнее надо быть, ох осторожнее. Не надо пугать себя привидением себя самого. Воображение меня до добра не доведет. Я попытался успокоиться, размышлять трезво и найти какую-нибудь цель.

Я вышел из автобуса у вокзала Виктории в шестом часу вечера, доплелся с мешком до паба и, взяв полбокала дешевого пива, сел читать «Стандард». Паб полностью оправдывал близость к вокзалу — ковровое покрытие протоптано до толщины марли и забито пылью, деревянные стулья отполированы как конский каштан, на скамьях подушки из бордового плюша, усеянные черными отметинами от жевательной резинки и дырками от сигарет. Робкие пассажиры, дожидаясь своих автобусов, собирались кучками вокруг столиков и бдительно поглядывали на багаж. Я сел на высокий шаткий табурет недалеко от выхода и закурил первый с января «Лаки Страйк». В Суффолке приходилось довольствоваться «Ротмансом». Женщина на почте, где я их покупал, считала меня пижоном, так как местные брали только «Дорчестере» и «Ламберт энд Батлер». Как приятно вернуться к «Лаки Страйк», привкусу осенней горечи на губах.

В полвосьмого я решил, что пора идти, хотя никаких причин уходить не было. На улице я повел носом, слава богу, вечер выдался мягкий. Я потащил свой мешок к Букингем-Пэлас-роуд через Грин-парк Мешок волочился за мной, царапая мостовую, как безжизненная третья нога. Когда я дошел до станции метро, плечевые мышцы уже неодобрительно ныли. Я засунул мешок в ячейку камеры хранения, вытащив свитер и паспорт.