Стригунки

Поликарп Александрович продолжал:

— Любовь — очень хорошее человеческое чувство, без которого трудно жить на свете. Только глупостей делать не надо.

Не требуя ответа, Поликарп Александрович ушел. А Инна, забыв, что ее ожидает Вася, проводив взглядом учителя, долго еще стояла во дворе.

На другой день во время первого урока на Наташину парту упала записка: «На перемене приходи в раздевалку. Мне надо поговорить. Инна».

Наташа явилась в условленное место.

— Наташа, — решительно сказала Инна, — то письмо написала я. Я виновата, и ты меня прости. Только мне хочется поговорить с тобой обо всем по-настоящему. Приходи ко мне домой после уроков. Как пообедаешь, так сразу и приходи. — И Инна протянула Наташе бумажку с адресом.

Инна искала сближения с Наташей, потому что видела в ней хорошую, настоящую подругу, которой у нее еще никогда не было.

…В дверь постучали. Вошла Наташа, весело стряхивая с воротника и рукавов шубки звездочки-снежинки. Инна бросилась раздевать гостью, и Наташа этому не удивилась. Раздевшись, она крепко пожала руку Инне.

Когда девочки вошли в комнату, стекольщик уже закончил работу.

— Ну что ж, хозяюшка, работа окончена, — сказал он.

Инна поспешно расплатилась и проводила стекольщика.

Вернувшись в комнату, она положила руки на плечи Наташе и сказала:

— Давай дружить!

— Что ж, давай! Только уговор, — улыбнулась Наташа.

— А теперь попробуем сыграть в четыре руки, — предложила Инна и пододвинула к пианино еще один стул.

Комната наполнилась музыкой.

Дружба! Как Инне хотелось иметь настоящую подругу! Разве можно назвать дружбой ее отношения с Сорокиной и другими девочками? Сорокина и ей подобные обожают ее за блестящие способности, за привлекательную внешность, подражают ей. Все это не то, думала Инна.

В дверь нетерпеливо постучали. Инна поморщилась от досады, что им мешают, и, продолжая играть, крикнула:

— Кто там? Войдите! Дверь не заперта.

Вошла Сорокина и остановилась в недоумении.

Улыбаясь, Инна и Наташа продолжали играть в четыре руки.

Глава пятьдесят вторая

Ударили крепкие декабрьские морозы. Из тысяч труб в небо тянулись белые дымки. Дымки клубились за машинами, над людьми. Люди, кутаясь в воротники и шали, шли быстро, чтобы поскорее очутиться в тепле квартир. Но Инна с Наташей не замечали мороза. Подпрыгивая, притопывая ногами, они стояли у дверей Наташиного дома.

— Нет, нет! Постой, постой, Наташка! — быстро говорила Инна. — Не так, не так! Ты меня не понимаешь.

— Понимаю. Все понимаю. А кто же тебе все это сделает? Подумаешь, какая барыня! Ей квартиру из пяти комнат, ей чтобы в театр каждый день! И даже пешком не ходить! На машине ездить!

— Нет, постой! Разве это плохо? Это же красиво!

Наташа задумывается. Ее отец тоже часто говорил о том, что каждая колхозная семья должна иметь хороший каменный дом со всеми удобствами, должна ездить на машинах и развлекаться.

— Красиво-то, конечно, красиво. Только у тебя, — как бы вслух размышляя, говорит Наташа, — вроде все с неба падает. Вот ты скажи, скажи! Кто тебе даст квартиру из пяти комнат? Кто тебе купит машину? Папочка?

Теперь задумывается Инна: «Действительно, кто же даст мне квартиру, кто купит машину?» Инна чувствует, что она в чем-то не права, досадует на себя.

Наташа озябла.

— Инка, идем в парадное. Там батарея есть. Тут в ледышку превратиться можно.

Инна нехотя идет за Наташей. Они прижимаются к горячей батарее и стоят в полумраке.

— Кто, говоришь, мне купит? Папа купит. И тебе отец купит. И всем купят.

Инна довольна. Ей кажется, что она нашла ключ. Но Наташа не уступает:

— У тебя отец полковник. Твой, может, и купит. И мой тоже. А Вальке Желткову кто купит? А Птахе? Да сама-то ты что будешь делать, если тебе все купят?

— Я? Я буду где-нибудь работать.

— А где ты будешь работать? Что будешь делать?

Вопрос ставит Инну в тупик. Она беспомощно смотрит на подругу.

Еще полгода назад Инна вполне соглашалась с матерью, что ее призвание — музыка, а будущее — сцена. Она радовалась, когда взрослые, главным образом мамины знакомые, расхваливали ее игру и голос. Теперь Инна ничего привлекательного в профессии артистки не видела. Она много наблюдала и думала.

«Как мать, петь в фойе кинотеатра перед началом сеанса, когда одни листают журналы, другие жуют конфеты, третьи разговаривают? — раздумывала Инна. — Нет! Если быть артисткой, то настоящей. Петь в опере».

Инна знала, что мать на такое не способна. Ей нередко было неловко, когда мать, которой уже исполнилось сорок четыре года, подергивая плечами и закатывая глаза, пела жанровые песенки:

…Я девчонка молодая…

В музыкальной школе Инна звезд с неба не снимала. Там никто не пророчил ей славы великой артистки. Она эту разницу в оценке ее таланта дома и в школе остро чувствовала и решила, что занятия музыкой, конечно, не бросит, но выберет в жизни другое интересное дело. Какое это будет дело, она еще не знала.

Родителей Инны почти никогда дома не было. После школы подруги шли к Инне, вместе готовили уроки, читали, играли на пианино.