Стриптиз на 115-й дороге (сборник)

Лиза прожила у меня пару недель, пока я не занял у друзей денег, чтоб отправить ее назад во Фриско. После ее отъезда излучал сексуальную энергию. Это чувствуется. На следующий день целовался с незнакомой дамой на Пятой авеню, неожиданно встав перед ней на колени. Лиза надолго наполнила мой мир высоким эротизмом. Сексуально все: предметы, деревья, кошки, вода в реке. Не говоря о людях. Секс как таковой может тебя совсем не интересовать. Просто он есть. И ты вынужден жить в его биологическом поле.

В следующий раз Лиза прилетала ко мне зимой – в ночной сорочке и бутылкой «Хенесси» в руке. От аэропорта до постели добралась на такси и не замерзла. Под Рождество я летал в Калифорнию с чемоданом грязной одежды, потому что у Лизоньки была стиральная машина, а у меня нет. К моему приезду Лизу выгнали из дома за неуплату. Мы скитались по друзьям и мотелям. В новогоднюю ночь она увезла меня в Мексику – без денег и документов. Чтобы вернуться назад – дважды отработала блядью в Тихуане. На обратном пути мы подожгли гостиницу в Луис-Обиспо и не расстроились. Швырнули горсть железнодорожных гаек в лобовое стекло ментам и не были пойманы. Я ел устриц из ее чресел. Я глотал слезы Магдалены с ее груди. Мы покрыли похотливыми воплями весь североамериканский континент.

В аэропорту Шереметьево Лизонька сказала правду. Больше всего на свете она любила трахаться и заботиться о мужчинах.

Когда ты молод и глуп, фразы мира влетают в тебя, как в пустую жестяную бочку, бьются о ее края, но остаются в ней, чтобы дождаться понимания. Они ждут своего часа. Они не меняются. Меняешься ты. Это настолько естественно и не обидно, что может длиться десятилетиями. Из беспокойства ты возвращаешься в покой.

К пятидесяти годам я пришел с удивительными итогами. Написал двадцать книг, некоторые из них хорошие. Рано или поздно люди об этом узнают. Песни, которые я сочиняю, скорее всего станут народными. Я почему-то не особенно стремился к славе. Наверно, из чувства самосохранения. В ложной скромности меня упрекнуть трудно. Мне было надо прожить собственную жизнь: медные трубы в ней не предусмотрены. Быстро жить, быстро писать.

Я изучал коллекцию бортовых фильмов. Некоторые – от начала до конца. Другие – только первые три минуты. Соседка тоже смотрела кино. Когда она поднималась, я смотрел на ее загорелый живот. Когда поднимался я, она смотрела кино. Над Гренландией самолет вошел в зону турбулентности. Я летаю много, но чтобы так сильно трясло, не помню. Нас корежило, раскачивало, выкручивало винты из фюзеляжа. Казалось, началась война и мы в бомбардировщике, окруженном взрывными волнами. Дети и старики начали блевать, и стюардессы ходили с освежителями воздуха, чтобы перебить вонь. Кто-то суматошно крестился. У кого-то гадко бегали глазки. Я почему-то не паниковал. Что я мог изменить?

Я смотрел кино, а когда обернулся на барышню, понял, что она умирает. Она закрывала и открывала лицо руками, шептала нерусские молитвы. Ей было по-настоящему страшно. Она уже видела свой обугленный труп на заснеженных гренландских скалах. Я видел знакомое тело и лицо. Похожие оболочки редко наполняются разным содержанием. Я положил ее ладонь в свою и сказал, что все будет хорошо.

– Hush, – сказал я. – Держи себя в руках.

С ее век текла туш.

– Я уже шесть месяцев не была дома, – сказала она. – Сначала сидела в Лос-Анджелесе, потом болталась по Европе. Я в России-то пробыла всего три дня.

Девушка достала ингалятор и вновь шумно вдохнула какой-то препарат, от которого уже давно разило марихуаной. То ли легально, то ли нелегально. Мало ли до чего дошла медицина?

В итальянском происхождении моей спутницы я не сомневался. У них есть такой светловолосый тип, склонный к полноте. Через пару лет она должна превратиться в чудовище. С женщинами, которые неминуемо превратятся в теток, мне не по пути.

Самолет продолжало лихорадить. На экране монитора билась в конвульсиях бандитка Дейзи Домергю с окровавленной рожей и без передних зубов. Негр с отстреленными яйцами по имени Уоррен и будущий шериф Редстоуна Мэнникс, раненный в ногу, решили свершить правосудие и ее повесить. Остатки банды, явившейся ее спасать, валялись по таверне «У Минни» тут и там. Дейзи умирала последней, проявляя необычайную волю к жизни. На ее руке, на цепочке наручников, болталось отрубленное запястье Джона Рута, охотника за головами. Мозги родного брата, вышибленные недавно пулей, запутались в волосах. Фингал под глазом проступал через залившую лицо кровь. Но умирать она не хотела. Ее крепкая шея треснула лишь через минуту после повешения. Дейзи дернулась и застыла с укоризненной и строгой мордой. Мы тут же вышли из зоны турбулентности.

К нам подошел мальчик лет двенадцати, в такой же кепке за пятнадцать долларов, как у меня.

– Вы еврей? – спросил он, но я поначалу не понял вопроса.